Великое кочевье

До усадьбы ехали молча. Во дворе сами расседлали коней и вместе вошли в юрту. Ногон упал на медвежью шкуру и молча поцеловал сухие звериные ноздри.

- Если после такой клятвы проболтаешься, медведь у тебя голову отломит.

Ногон поклонился и вышел во двор.

Хозяин, распахнув шубу, упал на кровать вниз животом. Дрожащие руки запустил в перину, где осталось еще несколько мешков. Полтинники сквозь толстое полотно обжигали пальцы.

Повернулся на спину и залился приглушенным мелким хохотом. Над его юртой висело небо, усыпанное серебряными полтинниками.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Едет из Агаша Борлай Токушев, счастливый человек. Едет и песни поет:

В жарком небе солнышко играет,

В моей груди большая радость живет.

Эту радость пробудил Федор Копосов, первый русский друг, секретарь аймачного комитета партии. Он достал из железного ящика маленькую книжечку, приклеил к ней карточку Борлая, поставил печать, а потом встал и пожал ему руку так горячо, как не пожимал никто и никогда.

"Будь верным сыном партии", - сказал он.

Теперь эта книжечка лежит в кармане гимнастерки, и сердце чувствует ее. Теперь Борлай Токушев действительно человек нового племени, рассыпанного по всей земле, самого молодого племени и сильного, как жизнь, как солнце. Наконец-то Борлай заменил на земле своего старшего брата Адара!

Филипп Суртаев где-то кочует с красной юртой-передвижкой. Надо найти его. Найти сегодня. И рассказать обо всем. Открыть перед ним маленькую книжечку: "Вот погляди!"

А если там окажется брат Байрым? Он может усмехнуться и спросить: "Ты человек нового времени, - а в мешке у тебя что лежит?.. Ну-ка, скажи прямо... Кермежеки спрятаны?"

Борлай почувствовал, что краснеет. Он расстегнул ворот гимнастерки...

Прошел год с тех пор, как он, отправляясь в путь через снежные хребты, перестал брать с собой на перевал камень или ветку - подарок хребтовому, с прошлой осени никто не охранял вход в его аил, и все знают: ни одного несчастья не случилось.

"Правду говорил Суртаев во время курсов, что никаких духов нет - ни злых, ни добрых. Все идет само собою. Земля кругом идет, вода кругом идет с земли на воздух, все движется".

Борлай вслух упрекнул себя:

- Люди думают, что я совсем выбросил кермежеков, а они в мешке спрятаны. Байрым своих давно сжег, а я оставил. Не посмел, что ли?

В первое время Борлай забыл про черных идолов, сорванных со стен и сунутых в мешок. Вспомнил только зимой, и ему стало стыдно перед самим собой. Чем дольше кермежеки лежали в мешке, тем тяжелее было думать о них. Не раз порывался при всем народе сжечь их на костре, но при этом всегда спрашивал себя:

"Что скажу, если услышу: "Почему раньше не спалил?" А сказать надо прямо, - решил он, - в тот день смелости не хватило".

К своему аилу он подъехал, когда мужчины и женщины, обгоняя друг друга, двинулись к загонам, где каждое утро и вечер алтайки доили коров. Он поспешил присоединиться к ним. Впереди шла белокурая девушка, приезжавшая в Верхнюю Каракольскую долину с Филиппом Ивановичем, когда ликвидировали лжетоварищество. Она несла блестящую палку, которой обмеряла коров.

- Надо жить на одном месте, - говорила она, - дворы построить. Коровы окажутся в тепле, и вы круглый год будете с молоком.

- Как на одном месте жить? - испуганно спросила Муйна Байрымова.

Алтайки враз заговорили:

- Грязи на стойбище будет много.

- Коровы всю траву вытопчут и с голоду подохнут.

Борлай подошел к Филиппу Ивановичу, помогавшему обмерять коров.

Тот бросил работу и, повернувшись к нему, спросил с горячей взволнованностью:

- Получил кандидатскую карточку?

- Вот здесь она! - Борлай приложил ладонь к сердцу.

- Поздравляю, дружок, от всей души! - Суртаев пожал ему руку.

- Скоро Байрым поедет за кандидатской карточкой. И Сенюш поедет.

- У вас будет своя партячейка. Растете! Рад за вас.

Весь вечер Борлай ходил за Суртаевым, беседы в юрте-передвижке почти не слышал - она прошла мимо его внимания.

Несколько раз поймав на себе вопросительный взгляд Токушева, Филипп Иванович догадался: "О чем-то серьезном поговорить хочет", - и поздно вечером, выходя из юрты, позвал его с собой.

Они молча пошли по лугу, блестевшему от обильной росы. Первым заговорил Борлай:

- Человек записался в партию, кандидатскую карточку получил, а сам обманул... Что ему будет?

- Смотря по тому, какой обман... Ты, дружок, расскажи мне все - тебе будет легче.

- Сказал, что кермежеков выбросил, а сам их в мешок спрятал... В прошлом году...

Внимательно выслушав алтайца, Суртаев спросил:

- У тебя были нарывы на теле?

Токушев, ожидавший обвинения, растерянно посмотрел на кочевого агитатора и кивнул головой.

- Помнишь, что они заживают не сразу? Так же и тут. Ты говоришь, что давно не веришь ни в богов, ни в духов. Нарыв прошел, тебе уже не больно, а раны прошлого еще не зарубцевались.

- Нет, мне больно. Добрый человек не обманывает, - сказал Борлай. Сейчас я знаю: старое надо сразу отсекать.