Великое кочевье

— Овцы паслись в одной отаре, а перед большим снегом их приходится на всю зиму разгонять по своим дворам. Зачем делать много маленьких дворов? Лучше сделать один большой двор, — говорил он. — Породистый баран один. Овец каждый может взять к себе, а с бараном как быть?..

— Сено мы косили вместе, — продолжал он. — Косили для начала неплохо. Сена много. Утишка кричит: «Надо делить!» А зачем делить? Лучше скот вместе кормить. Если делить начнем, — споров прибавится. От того же Утишки я слышал: «Делить по скоту». Неправильно. Если по скоту, то Сенюшу достанется один клок. Примем устав коммуны — и сено делить не потребуется.

— А почему ты хочешь обязательно коммуну? — спросил Суртаев. — Зачем через ступеньку перескакивать?

— В Агаше — коммуна. Нам тоже надо коммуну делать.

— Рано.

— Маленько не веришь, что алтайцы могут коммуной жить?

— Не в этом дело. — Суртаев встал и обратился к Чумару, председательствовавшему на собрании: — Разреши мне слово.

Он хорошо знал «Искру» и о всех достоинствах и недостатках коммуны говорил подробно. Самым сильным в его речи был пример с молоком. Одно время в коммуне выдавали молоко по едокам. Малосемейные ворчали на тех, у кого много детей. «Работаете не больше нас, а молоко носите ведрами». В зимнюю пору удои маленькие; решили выдавать молоко только работающим. Тогда закричали многодетные: «А мы чем будем ребятишек кормить?»

— У вас споров будет еще больше, — сказал Суртаев. — Советую не торопиться, не делать непосильных прыжков, а перейти на устав сельскохозяйственной артели.

— Правильно! — поддержал Байрым.

— А товарищ Копосов что говорит? — заинтересовался Борлай.

— Я изложил вам мнение аймачного комитета партии, — сказал Суртаев. — Нам бы всем хотелось, чтобы уже завтра были не только колхозы, а и коммунистическое общество, но мы знаем, что для этого потребуются десятки лет. Поработать надо. Вот мы и будем подниматься со ступеньки на ступеньку.

Все согласились с ним.

А на следующий день в школе созвали общее собрание членов товарищества.

Мужчины сидели на партах, женщины — на полу, у порога.

Борлай говорил, стоя перед собранием:

— Примем устав сельскохозяйственной артели — загородим большой двор, загоним туда всех обобществленных коров и начнем кормить сеном. Молока будет много. Завод нам за молоко даст много денег. К весне мы купим машины — хлеб посеем. Хорошо будем жить! Да и зимой работа двинется быстрее. Вместо двадцати человек к скоту пойдет один…

— Языком работать ты научился! — крикнул Бабинас. — Послушаешь тебя — лисица! В председателях тебе легко ходить.

Замысел Бабинаса был ясен: он надеялся, что на грубость Борлай ответит грубостью, вмешаются другие, и поднимется такой шум, что все забудут про артель и про собрание.

Но Борлай спокойно спросил его:

— Ты как ружье заряжаешь?

Вопрос был неожиданный, и Бабинас ответил растерянно:

— Ну, как все… — И грубовато добавил: — Заряжаю не хуже тебя.

— Не про меня разговор — про тебя. Ты сначала насыпаешь порох, загоняешь пулю, а потом надеваешь пистон на зорьку. Так?

— Мальчишки и те знают этот порядок.

— И в артели тоже надо все делать по порядку, — пояснил свою мысль Борлай. — Устав примете, тогда и правление выберете. Может, за тебя руки поднимут.

— Не бойся, не поднимут.

— Я не боюсь. Я тебя уважаю, ты работник хороший!

Бабинас ждал, что первым его поддержит Утишка, а уж он-то умеет поднять шум, но тот молча сидел в дальнем углу и смотрел в окно, будто ему все было безразлично. И Бабинас громко крикнул:

— Не запишусь я в артель!

— У тебя своя голова, свой ум, — спокойно отозвался Борлай.

Все замолчали. В тишине раздался звонкий голос Тохны:

— А я запишусь!

От неожиданности кто-то ахнул.

Бабинас вскочил и, повернувшись к сыну, долго стоял с открытым ртом. Собравшись с мыслями, он сжал кулак и, погрозив Тохне, рявкнул:

— Ты у кого спросился?

— Я сам большой, — с вызывающим упрямством ответил парень.

— Сам, сам… — передразнил отец. — Я тебе даже паршивого ягненка не дам… — Повернулся к Борлаю и тоже погрозил: — И ты не думай коров отбирать. Ничего не выйдет. Не удастся тебе с чужим скотом откочевать в другой аймак. Парня обманул, меня не обманешь.

Эта грубость была так неожиданна и столь обидна, что Барлай потерял самообладание:

— Ты про меня говоришь?

И Сенюш не сдержался:

— Борлая не трогай!

Зашумели во всех углах просторной комнаты.

Айдаш тоже вскочил на ноги и, стараясь заглушить все голоса, крикнул:

— Мы с Борлаем откочевались. Хватит. Потрясли лохмотьями. Здесь будем жить.

Но его никто не слушал. Теперь разговаривали и кричали все.

Суртаев встал и взмахнул рукой:

— Товарищи! У вас сегодня почему-то очень шумно. Мне, вашему старому знакомому, стыдно за вас.

Все взглянули на него и умолкли, — давно привыкли прислушиваться к каждому его слову. Ведь он приезжает из города, от больших и мудрых людей привозит правду. Один за другим опускались на пол, доставали кисеты из-за голенищ и начинали набивать трубки.