Великое кочевье

Макрида Ивановна продолжала плясать. Заметив Борлая, схватила за руку и дернула к себе. Оказавшись в кругу, он смущенно топтался и неумело размахивал руками. Ему хотелось плясать с таким же увлечением, как эта русская женщина, но он чувствовал, что отстает от музыки и топает невпопад.

— А ну-ка, раздвиньтесь! — крикнула Маланья Ивановна и ввела в круг Евграфа Черепухина.

— Приударь, Герасимыч! — подбодрил его Охлупнев и, вырвавшись из толпы, пошел к реке.

Стоя на камушке, зачерпнул пригоршнями холодную воду и выпил большими глотками. Рядом с ним встал Копосов и тоже зачерпнул.

— Хороша у нас на Алтае вода!

— Вкусная!

Федор Семенович повернулся к Охлупневу и неожиданно пожал ему руку:

— Спасибо!

— За что?

— За посевную. За все.

Потом Копосов посоветовал:

— Начинайте пахать пары. Время.

— Ты, Федор Семенович, не тревожься за нас, — сказал Миликей Никандрович и поспешил заверить: — Под весь посев будущего года мы землицу приготовим нынче.

— Я надеюсь… Ну, а теперь я обрадую тебя. Скоро вызовем на бюро. Будем принимать тебя в кандидаты.

И вторично пожал ему руку.

Глава двенадцатая

1

Открылись детские ясли.

С утра до вечера алтайки не уходили из школы: одни наблюдали за работой Яманай, которая заботливо мыла их детей в большой ванне, одевала в новенькие розовые рубашки и усаживала за столы, другие смотрели, как Макрида Ивановна хлопотала в кухне, просили дать попробовать манной каши или варенья из стеблей ревеня. В первые дни Макрида Ивановна охотно отвечала на многочисленные вопросы алтаек и даже сама начинала разговор. Она шутливо дергала за полы чегедеков и советовала:

— Снимать надо. Чегедек — худо. Платье носи.

— Где взять платье? Нет платья.

— Моя сестра пошьет.

На жену Сенюша Макрида Ивановна набросилась:

— Это что? Опять старое пугало на себя напялила? В Доме алтайки училась, а домой приехала — снова нарядилась в чегедек. Как тебе не стыдно!

— Снимала — смеяться стали, — объяснила Курбаева, покраснев.

Но вскоре алтайки стали раздражать Макриду Ивановну тем, что ни на шаг не отходили от нее, и она начала притворяться, что не слышит их, а иногда просто показывала на двери и просила не мешать.

Женщины спускались с крыльца и на полянке садились в кружок. Закончив неотложную работу, Макрида Ивановна подходила к ним, садилась на землю, неловко подгибая ноги, и начинала беседу об уходе за детьми. Она уже всех знала по имени, и это расположило женщин к ней. Постепенно установились добрые, доверчивые отношения, и алтайки все реже и реже стали заходить в ясли. Только одну алтайку она не любила. Это была Чаных. Неприязненные отношения возникли в первый день, когда та, втолкнув своих детей в комнату, ехидно попросила Яманай:

— Ты вот об этом, о маленьком, заботься больше всех: он на Ярманку походит, родной сын его.

Второй раз Чаных, пьяно пошатываясь, пришла с заплаканным лицом. От нее пахло аракой и дымом. Седые волосы выбились из-под шапки и лежали на лбу, словно обрывки арканов.

— А-а, ты не плачешь! — бросилась она к Яманай, грозя ей кулаками. — Ты ждешь его!

Не успев выскочить из комнаты, Яманай спряталась за одну из детских кроваток. Чаных со сжатыми кулаками шла к ней, но, наступив на полы своего чегедека, упала на пустую кроватку, и сосновые перильца затрещали. Во всех углах заплакали испуганные дети.

Чаных приподняла голову.

— Тьфу тебе! Тьфу! Ты тоже заревешь по-моему, когда узнаешь, что говорят про него. Женился он в городе. Не веришь? А вот говорят люди. Меня забыл. И на тебя наплевал. — Она перевалилась через кроватку и схватила Яманай за белый халат. — Ты, говорят, писать научилась. Напиши ему: сын домой зовет.

Яманай оттолкнула Чаных и хотела уйти, но та загородила выход. Макрида Ивановна, вбежав в комнату, всплеснула руками.

— Вот наказанье-то! Опять бабочку расслезила. — Она схватила Чаных за лохмотья чегедека и вытащила на крыльцо, слегка толкнув ее, подперла бока кулаками и крикнула: — Чтоб я тебя пьяной здесь никогда не видела!

Вечером сестра спросила:

— Что это опять у вас в яслях шум стрясся?

Макрида Ивановна, погрозив пальцем, шепнула ей:

— Не поминай, не береди Яманайке душу.

2

Долгие весенние дни пролетали незаметно. Многое еще нужно было сделать, но, оглядываясь на горы, Борлай видел, что леса уже были зажжены упавшим в них солнцем. Он хлопал руками по бедрам и говорил о недоделках, о неотложном. Пора ехать на курсы. Но на исходе каждого дня он успокаивал себя: «Поеду послезавтра. Надо ребятам помочь».

Миликей раза три настойчиво советовал:

— Поезжай ты, поезжай. Мы одни управимся.

— Не могу я, когда в колхозе столько работы, — говорил Борлай. — Заботу на сердце носить — плохо учиться… Ясли строить начнем, тогда поеду.

Он обещал Макриде Ивановне, что постройка дома для яслей начнется раньше, чем он уедет, и не хотел быть обманщиком. Тем временем пришло письмо от Суртаева. Филипп Иванович писал:

«Ты отстал от товарищей по учебе. Приезжай скорее — и прямо ко мне. Я тебе помогу догнать. Но в дальнейшем не будь таким недисциплинированным».

Борлай взял с собой Тохну.