Великое кочевье

Маланья Ивановна не удержалась, чтобы в первый же вечер не посмотреть землю под огороды; глянув на участок, сказала, как расположит гряды и где протопчет дорожки к реке, чтобы носить воду для поливки.

— Воду мы тебе проведем, — пообещал Миликей Никандрович. — Вон повыше того камня начнем арык…

В поселок возвращались по берегу реки, смотрели на пенистые струи, слушали шум воды. Миновав первые аилы, оказались в небольшой излучине, где земля ровная и чистая, без валунов и деревьев. Только на мыске стоял могучий кедр. Лунные лучи терялись в густой хвое, как в войлоке. Приятно пахло смолкой.

— На таком веселом месте — и никто не поселился! — удивилась Маланья Ивановна.

— Тебе глянется?

— Такая красота и во сне не всегда приснится!.. И никого тут нет. А я слышала, что алтайцы любят жить на берегу возле таких деревьев.

— Для нас с тобой дружки место берегли.

— Что ты говоришь?! — Маланья Ивановна повернулась лицом к мужу. — Теперь я понимаю: ты сговорился с Евграфом. Не отпирайся.

— Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, — засмеялся Миликей.

— Ну-у! Евграф не говорил бы так прямо.

— А что он говорил?

— Раньше все жалел, что отпустил тебя. А тут сразу переменился. «Погляди, говорит, Ивановна. Ежели там поглянется — дом ваш в один день перевезем».

— Вон как!.. Ну, а ты что на это молвила?

— Что я могла сказать? Я не знаю, какие у тебя думки.

— Знаешь: пятиться не умею. Завсегда иду вперед. Когда воз на крутом подъеме, останавливаться нельзя, надо тянуть до перевала.

Они пошли к кедру, постояли на бережке и опять направились на середину лужайки.

— Здесь и ограда не нужна, — заговорила Маланья Ивановна. — В узком месте излучины поставить ворота — от берега до берега запрут.

— Надо бить грача сгоряча, — сказал Миликей Никандрович. — Обещался Евграф дом перевезти. Отпишу ему: пусть денька через три подводы и людей наряжает. А ты пивца свари.

— Дай маленько опомниться.

— Ну ладно, в воскресенье.

3

Охлупнев торопился перевезти дом, боясь, что жена может передумать и отказаться от переселения в алтайский колхоз. Он забыл, что на воскресенье назначено собрание с вопросом об Утишке, и в письме к Черепухину назвал этот день. Когда Борлай напомнил о собрании, Миликей Никандрович смущенно почесал бороду.

Не желая огорчить друга, Токушев сказал:

— Ничего, проведем собрание в понедельник. Уговорим товарища Копосова погостить у нас… Задумал переселяться — не откладывай.

В субботу в сопровождении нескольких алтайцев Охлупнев выехал в «Искру», чтобы не торопясь разобрать крышу и все приготовить к перевозке. На половине дороги он встретился с Копосовым. Секретарь аймачного комитета партии, узнав о перемене, строго заметил:

— Не дело, товарищи. Не дело. — И принялся втолковывать: — Вы посмотрите, что получается: завтра народ соберется твое новоселье праздновать. На правах колхозника и Утишка может прийти. И, как говорится, всю обедню испортит.

— Понятно, все от моей оплошки. — Миликей Никандрович хлопнул правой рукой по коленке. — Надо было, гром его расшиби, Утишку раньше выгнать!

Потянув за повод, он повернул коня.

— Нет, ты, поезжай своей дорогой, — сказал Копосов, там уже тебя ждут, а товарищи вернутся со мной. Собрание проведем сегодня.

Охлупнев ехал, опустив голову.

«Давно бы надо с этого волка сдернуть овечью шкуру. Прохлопали. А теперь стыдно Федору Семеновичу в глаза смотреть», — огорченно думал он.

Оглянувшись, Миликей Никандрович увидел, что один из алтайцев, которых Копосов позвал с собой, мчится в колхоз. Посыльный! Спешит сказать Токушевым, чтобы сзывали людей на собрание. Жаль, что оно состоится без него, Миликея Охлупнева!

* * *

Собрание открылось на лужайке возле сельсовета. Люди расположились на земле. Утишка осторожно присел позади всех.

Сенюш, избранный председателем, сидел на верхней ступеньке крыльца, по одну сторону его — Аргачи с бумагой для протокола, по другую — Копосов.

Солнце спускалось за хребет, и сопки отбрасывали в долину длинные тени. Утишка сидел спиной к закату. Его лицо, сливаясь с плюшевой оторочкой шубы, казалось черным.

Борлай напомнил колхозникам о всех проделках Утишки. Жил он всегда по указке Сапога и сейчас тайком его волю выполняет. Сам стал кулаком. Работников завел, притесняет их. Какой он колхозник, всю артель мутит!

Выслушав обвинения, Утишка вздохнул с облегчением: председатель не упомянул и половины того, что он натворил. Самое главное, не было обвинения в смерти Карамчи.

«Как мне вести себя? Может, сказать, что Сапог попутал? Исправлюсь, мол, все сделаю, что велите… Нет, сейчас уже не поверят. Это все Копосов распознал. Не лучше ли уйти с собрания, пока не поздно?» — мелькали беспокойные мысли.

Федор Семенович встал.