Великое кочевье

— Ничего! — Борлай потряс ее руку. — Гора к гора в гости не ходит, человек с человеком маленько встречаются, — переиначил он русскую поговорку, однажды слышанную от этой женщины.

— Правильно, товарищ! — отозвалась Макрида Ивановна. — Вечером приходи в гости, картошку будем жарить.

— В гости? — рассмеялся Миликей. — Он здесь хозяин. Мы с ним покамест живем в одной избе.

Яманай сварила ведерный чугун картошки, затем поджарила ее на сковороде со сметаной.

Пришли члены правления. Женщины хлопотливо усаживали гостей за стол.

— Садитесь. Отведайте картошечки. Кто хочет — жареной, кто — вареной. С солью, с горчицей.

Макрида Ивановна стояла у печки, поджав руки, и смотрела на Борлая.

Заря залила гребни гор малиновым соком, в долинах позолотила окна изб. Лицо Макриды Ивановны, стоявшей против окна, казалось алым от ярких отсветов. И широко открытые глаза отвечали теплым блеском.

Почувствовав ее взгляд на себе, Борлай повернул голову и загляделся на румяное, сияющее радостью лицо.

— Садись! — настойчиво пригласил, освобождая место рядом с собой. — Я в твоем доме за столом сидел, сладкие шаньги ел. Помнишь? Я все помню.

— Тут нам будет тесновато.

— Ничего, маленько теснота — не обида.

— А ты молодец, много русских пословиц выучил!

Макрида Ивановна подкатила толстый чурбан и, отвернув подол новой палевой юбки, села к столу, рядом с Борлаем; наклонившись к нему, прошептала:

— Спасибо тебе. Вроде как с того света вернул меня. Я тогда хотела сказать, что за мной хорошее не пропадет, да не было силы пошевелить языком. А теперь, видишь, приехала пособлять вам.

— Тебе спасибо, — ответил Борлай, не спуская глаз с ее разгоревшегося лица. — Ясли хорошие будем делать! Мои ребятишки там будут жить. Рубашки им сошьешь? Мои ребятишки маленько сироты.

— Да что ты говоришь? — участливо переспросила Макрида Ивановна и коснулась ладонью его руки. — Приголубим маленьких. Рубашки, платьица, штанишки — все пошьем.

Маланья Ивановна поставила на стол старый самовар с серыми заплатами на боках, с кривыми, как у таксы, железными лапами.

— Застолье с самоваром-то сразу стало веселее, — заметил Миликей Никандрович. — А то из чайника пьешь, пьешь, а все будто не сыт.

Макрида Ивановна продолжала вполголоса разговаривать с Борлаем:

— Большеньки ребятенки-то? Здоровенькие?

— Хорошие ребятишки! Девочка — вот такая, парнишка — такой, — показал Борлай.

— А как звать твоих деток?

— Девочку звать Чечек, по-русски — Цветок. Парнишка Анчи — Охотник.

«Любит он детей. По глазам вижу, любит, — отметила для себя Макрида Ивановна. — Дай ему бог вспоить их, вскормить, на коня посадить».

Ее глаза вдруг подернулись паутиной грусти, она промолвила:

— Сын да дочь — ясно солнышко и светел месяц.

А потом порывисто встала, перевернув чурбан, и вышла на улицу.

— Женское сердце не терпит, когда о ребятах по-семейному говорят, — молвил Миликей Никандрович, качнув головой. — Но, видно, не всякому счастье судьбой дозволено.

— А тебе вот дозволено все выбалтывать, — упрекнула мужа Маланья Ивановна.

Охлупнев смущенно кашлянул, а потом заговорил об огороде:

— Семян всяких бабы привезли, Борлаюшка, репных, морковных, огуречных. Заживем теперь, ясны горы! Картошки пять мешков. Завтра наряжай женщин картошку садить.

* * *

…Вечер тихо опускался в долину. Горы из голубых превратились в темно-синие и как бы загрустили о минувшем дне.

Под ногами чуть слышно шелестела трава. Макрида Ивановна, медленно передвигая ноги, шла берегом реки. Она не слышала, что рядом с нею шелестела трава под ногами другого человека, и не заметила, что в лунном свете рядом с ее тенью двигалась другая тень. Даже резкий крик беспокойных коростелей не привлекал ее внимания. Она думала то о себе, то о Борлае с детьми.

В кустах затихли коростели. Шаги человека стали слышны. И тень ясно заколыхалась на молодой кудрявой травке.

Макрида Ивановна вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Пугаться не надо, — услышала она голос Яманай.

Открыв глаза, увидела, что рядом с ней в самом деле стоит ее молодая подруга.

— Тьфу, неладная девчонка! Напугала меня до смерти.

— Много думать — худо: голова туман будет.

— Да знаю, знаю… Только с сердцем совладать не могу.

Макрида Ивановна обняла девушку за плечи.

— Пойдем-ко, родненькая, домой… И языку дай покой. Я в горах разговаривать непривычная.

Они шли молча. Вдали показалась школа, похожая на новый улей. Макрида Ивановна ясно представила себе тот день, когда откроются ясли. Две комнаты заставлены кроватками, все крашеные, на всех — белоснежные простыни, одеяльца; в третьей комнате — низкий длинный стол, а кругом улыбающиеся, довольные мордочки; в глазах каждого — капля солнца. Такие ясли она видела в городе, когда была на съезде Советов. Вот они идут на прогулку. Дети — вереницей, по двое, взявшись за руки. Впереди — Яманай, а позади она сама, как гусыня.

«Может, глядя на них, забуду о своем горе», — утешала себя Макрида Ивановна.

2