Великое [не]русское путешествие

— В платную иди, хачик. Раз денег много (деваха оценила фуляр).

— А здесь что — бесплатная?

Я вспомнил «мужская стрижка афра — 25 тысяч» и оглядел рабочий зал. Стрекучий.

— Иди где за деньги!

Я еще раз обозрел зал «Далилы».

В углах валялись горы нечистых локонов, прядей, грив и оволосений головы.

По-моему, завалы шевелились.

Мне страсть как захотелось в платную.

За деньги где.

Можно даже не «афру», но за любые (в пределах разумного) деньги. И чтоб чисто, светло — чтоб! Не заразно чтоб! Чтоб стригущий чтоб, но — дался ж он мне — не лишай. (Не опоясывающий, не стригущий — по несложно ассоциативной связи с ниже и вышеописанными событиями… — М. Г.) Чтоб — «а паразиты — никогда!» Чтоб!!! За деньги.

Бестолковому, но счастливеющему не по дням, а по часам, симпатичнейшему, в сущности, чурке было снисходительно объяснено, что напротив есть мужской салон красоты. И там — за деньги.

Я перешел проспект Мира. Я позвонил в звоночек рядом с дверкой, одолженной у броненосца.

На дверке было выгравировано, тоже от великой начитанности, видимо: «Салон „Цирцея“».

Открылась заветная дверь.

В ней, полностью загораживая такую же следующую, стоял мальчик в тренировочном. То есть в спортивном виниловом костюме непосредственно на могучем неулыбчивом организме. В руках у него были нунчаки.

Качок медленно меня осмотрел — от штиблет до подбородка. (Ища болевые точки? У меня едва не открылись чакры.)

«Плохо дело, — решил я. — Непостриженным зароют. Как послушника».

Сильный человек посмотрел мне в глаза сильным взглядом. Я сразу вспомнил, что одним из приемов шотокан-карате (мне рассказывали) является болевой крик. И — единственным известным мне наверняка. Он якобы парализует и обезволивает партнера. Я приготовился обезволить партнера по спаррингу. Контактному, наверное, в перспективе. Нунчаками меня еще ни разу не били.

Он заглянул мне в глаза, до дна. «Житейская неурядица», — почему-то мысленно прокаркала мне формула из моего же некролога. Он меня ща и пострижет.

Здоровяк углядел на моем глазном дне все, что искал, покачал небольшой головенкой и задом отдавил еще одну блиндированную дверь.

Я, отдавая себе отчет, что это — безвозвратно, вошел.

Толчок его взгляда в спину внес меня в помещение.

В единственном кресле сидела, видимо, Цирцея.

На всякий случай я похолодел.

Глава четвертая Цирцея

Я много взаимосоотносился с дамами.

И посвятил этому занятному занятию пару-другую сочинений самого поразительного свойства и в самых причудливых жанрах. От назидательных «Мемуаров бывшего бабника»[272] до абсолютно нецензурных (уже исходя из названия) «Посланий». Где-то в промежутке трепещет по ветру редкая моя любовная лирика, пылятся эпистолярные опыты, обрастают лишайниками апокрифа чужие — т. е. не от первого своего лица, чтоб не сказать — вообще поддельные (до, прямо хоть плачь! пастиши!) — дневники. Много о женщинах я не написал, причем в основном — хорошего (не написал хорошего я не только о женщинах). Теоретически говоря, точней рассуждая, к женщинам можно относиться хорошо, плохо, спустя рукава, с острым любопытством. Больше никак.

Ни в коем случае нельзя относиться к женщинам философски… Попробуйте — мало не покажется. Это не я говорю. Это говорит опыт всего человечества. Да что там! Вопиет опыт всего человечества, скулит и пытается приделать на место отгрызенную голову.

Так вот, в кресле сидела Цирцея, заклинательница мужчин, укротительница свиней, самый ненавистный мне лично тип женщины и ее красоты: типичная цирцея!

Цирцея выглядит так: пергидроль, пустенькие глазки, тоща, но в меру, вид постоянно принюхивающийся, деловито-похотлива. Но зато обязательно истерична. Мы с Одиссеем этот тип просто на дух не выносим.

Но многие, включая старпомов и пиратов, — предпочитают. Идеал краснофлотца. Красотка Шери. В неапольском порту, в общем. Тьфу.

Я ей, видимо, тоже не пришелся по душе. Цирцеи — они неприхотливы, но привередливы.

— Здрасьте, — сказал я.

Цирцеи носят розовенький халатик на голое, сильно на любителя тело слабо телесного цвета, слаксы и делают себе педикюр, не вставая с парикмахерского кресла. Цирцея медленно уступила мне место опедикюривания и вяло встала за спиной. Видом своим демонстрируя отвращение. Волглыми мертвыми руками она взяла меня за уши, брезгливо провела по шее, заглядывая в Зазеркалье и, не моргая, прозревая там бездны. Потом чуть придушила слюнявчиком, и процесс пошел.

Все так же, с пустыми глазами, упертыми в неживое стекло, ни разу не покосившись на мою макушку, не задав мне ни одного вопроса, это существо вело у меня за спиной двусмысленный танец моего обкорнания.

Ах, как я ностальгировал о неопрятной Далилке из предыдущих серий!..

Вероятно, гадючьи танцы за моей спиной сделали свое месмерическое черное дело. Я окаменел, и если б жидкий кислород не тек по робеющей поежиться спине и сорочка не липла к лопаткам, то примерзая, то оттаивая, я б решил, что — не жив. Глаза мои выпучились и забыли закрываться на моргнуть.