Великое посольство

Дьяк глядел, дивился, да и повернулся к толмачу:

— Спроси, Афанасий: что это значит?

Михмандр помолчал, помялся, словно бы думал соврать, да под взглядом строгих, пытливых Емельяновых глаз нехотя молвил:

— В прошлом году великий мор посетил сии места…

— А много ли от того мора народу померло?

— Не так, чтобы много. Стоит наше ханство в той же силе, что стояло от века…

— Сказывает, много, — перевел по-своему толмач хитрую речь михмандра.

Кузьма толкнул локтем Ивашку:

— Слышь, Ивашка? Вот тебе и божий рай! И тут народишко страждет и не по времени мрет… А злак-то виноградный тянется себе к солнышку, и некому ту веселую жатву пожать! Эхма!

Солнце пошло на закат, утомленные кони недовольно всхрапывали. Посольский поезд, миновав нескончаемые полевые просторы, втянулся в горную теснину, поросшую лесом.

Великий посол, заметив приветную полянку на берегу быстрой речки, сбегавшей с горы, приказал спешиться и заночевать.

— Нехорошее, злое место, — покачал головой михмандр, — к ночи ляжет туман, от того туману приходит человеку немочь.

— Ладно уж. — Великий посол соскочил с коня. — Чем пужать вздумал, туманом…

— Ой, царский посланец, застудишь людей, а мне за них ответ держать!

— Зажжем костры — не застудимся.

Накормив и напоив коней, люди набрали хворосту и веток, запалили костры, поели да и улеглись спать, кто на чем горазд. Только великий посол и ближние его люди почивали на мягких, верблюжьей шерсти, кошмах, припасенных михмандром.

Большая луна бродила по лагерю, покрывая мертвой жемчужной белизной лица спящих вповалку людей.

Великий посол проснулся еще до рассвета и строгим оком оглядел свой лагерь, в беспорядке раскинувшийся на сырой горной полянке, подернутой предутренним ядовитым туманом. Люди беспокойно ворочались во сне от налетевшей в несметном множестве мошкары, слышались стоны и вздохи; иные, пробудившись, били себя по рукам, по лицу и зло поругивались. Да и сам посол не успевал отгонять от себя мошкару, пока не изловчился выхватить из догоравшего костра головешку и не закрутил ею вокруг.

Месяц скрылся за высокой стеной гор, звезды поблекли, стало светло как днем. Дьяк широко зевнул, перекрестил рот и привычным движением пальцев расправил свалявшуюся за ночь бороду.

— Эй-эй, трубачи, труби поход!

Еще не запели трубы, а уж вся поляна на голос великого посла ожила, зашевелилась, задвигалась, закряхтела, закашлялась, зачихала, загремела всякой утварью, зазвенела оружием. Но через мгновение чистый и сильный голос труб перекрыл все звуки и развеял остатки сна у посольских людей. Даже застоявшиеся кони подняли понурые головы. И вскоре посольский поезд, вытянувшись в прежний порядок, мелкой рысцой пустился в путь по узкой горной дороге.

13

Горами шли целый день. Жар отпустил, кони легко ступали по горной тропе.

Ночевку устроили на этот раз на высоком месте: не мучила мошкара, не студил предутренний едкий туман. А как поднялось солнце, с вершины горы открылась людям вся красота персидской земли.

По бескрайней долине, под чистым, без облака, бирюзовым небом, многоцветным, чересполосным ковром лежали пашни, то золотые, то пурпурные, то лазоревые, то бело-розовые; крохотные, светлые мазанки, что ульи, тонули в густых, темной зелени, фруктовых садах; по холмам, словно в дозоре, стояли одинокие деревья, величаво покачивая раскинутыми ветвями. Работа тут начиналась раным-рано: уже сейчас громыхали деревенские кузнецы, ладили свой гулкий труд котельщики, постукивали топорами плотники; ревела на разные голоса скотина, плакалась зурна, сплетаясь с чужой, диковатой песней.

— Ведь что за край… — тоскливо и тихо молвил Куземка, припомнив муромские сирые долы, холодное в эту пору солнце, темные, черные по осени пашни, серое небо, старую одинокую мать, склоненную над размытым дождями топким огородом.

— Знать, тут к господу богу ближе… — так же тихо, будто в храме, отозвался Ивашка. — Не иначе…

Неожиданно, перекрывая все шумы, донесся до посольских людей истошный человеческий вой.

Афанасий Свиридов, сердобольная душа, жалостливо сморщился и повернулся к михмандру.

— Должно быть, казнь вершат, — пояснил михмандр прислушиваясь. — Кожу сдирают…

— Это за что же?

— Может, за дерзкое слово против хана, а то, может, кто пятины в ханову казну не внес. Всякое бывает.

Кузьма, зло усмехнувшись, сильной рукой толкнул Ивашку.

— Пошли коней седлать!

Из гор выехали к полудню, крутым спуском. Кони ступали с опаской, приседая на задние ноги, из-под копыт сыпался камень.

У подножия горы перед посольскими людьми неожиданно возник глинобитный, желтый городок, весь перегороженный глухими пересохшими стенами. Лишь только первые стрелецкие кони ступили на окраину, как из-за угла навстречу им показался отряд всадников, а за всадниками толпа горожан, ожесточенно бивших в литавры и накары.