Великое посольство

Схватили было и старшего, но он мгновенно пригнулся, вырвался и прянул во тьму. Тщетно рыскали в черной ночи слуги даруги — старший нищий исчез бесследно.

Когда молодого нищего привели к даруге, тот велел ему подойти ближе.

— Гляди мне в глаза, — сказал он тихим голосом. — Откуда и зачем прибыл в Лангеруд?

— Нет у меня ни дома, ни пропитания, хожу по городам и селам и собираю милостыню именем аллаха.

— А твой товарищ, откуда он и как его имя?

— Не знаю. Да и не товарищ он мне, я с ним познакомился на майдане.

— Лжешь! Ты два дня назад вместе с ним вошел в город!

— Нет, я не знаю этого человека.

— А откуда у тебя кинжал, да еще богатый, доброй выделки? Нищему не нужен кинжал.

— Украл…

— Украл? Умно придумал. За кражу я велю отрубить тебе голову, а за что похуже — содрать шкуру с живого. Покажи твои руки!

Нищий протянул к даруге руки.

— Это не руки нищего — они привыкли держать оружие… Обнажи свою грудь, еще, еще, по пояс! Это грудь воина, сильного, выносливого воина… Повернись спиной! Прямая спина, непривычная гнуться в поклоне… Ты воин! Говори, кто купил твою честь? Кто надел на тебя это позорное, вонючее платье? Кто сунул в руку тебе нож убийцы? — Даруга приказал удалиться страже, привстал и почти вплотную приблизил свое лицо к лицу нищего. — Говори: кто подослал тебя из Казвина поднять дерзкую руку на послов московского царя, друга и надежду шахиншаха? Молчишь? Я выпущу каплю за каплей всю твою кровь, а заставлю назвать имя изменника и злодея!

Нищий упал на колени и охватил руками ноги даруги.

— Я не смею сказать, не смею! — вопил он, ползая по земле.

Великий посол, подхваченный под локти толмачами и подьячими, стал в голове поезда.

— Почему не смеешь?

— Ты сам содрогнулся бы от страха, даруга, если бы я назвал тебе это имя! Верь мне — лучше тебе не знать его, а то и сам погибнешь лютой смертью! О, прикажи убить меня, отруби мне голову, только позволь не называть его!

Даруга презрительно ткнул нищего ногой:

— Ты что — вздумал пугать меня? Для меня будь он хоть кто угодно, а я открою шахиншаху глаза на него! Говори же, подлая душа! Молчишь? Ладно, ты все мне откроешь под пыткой! — Даруга позвал стражу. — Уберите его и держите крепко, на двойной цепи! — А когда стражи уже уходили, уводя арестованного, он крикнул им вслед: — И подрежьте ему жилы на ногах, чтобы он не мог уйти, даже если стены темницы сами падут перед ним!..

В тот же час даруга настрого приказал искать по всему городу второго нищего. Но все розыски оказались тщетными: видимо, тот еще ночью покинул Лангеруд.

19

Версты за две от Лангеруда навстречу посольству вышли лангерудские жители в праздничных одеждах. А когда поезд был в полуверсте от Лангеруда, из городских ворот выехал на украшенном коне старый даруга, сопровождаемый несколькими стами всадников. В десяти саженях от головы поезда даруга придержал коня, и вперед выехали на конях пятнадцать юных персиянок с открытыми лицами. Вслед за ними выехали дудочники, барабанщики, флейтисты, скрипачи, свистуны. Тут и великий посол приказал поезду остановиться, а сам, подхваченный под локти толмачом и подьячим, объехал поезд и стал в голове его.

Одни персиянки запели, другие, вскочив ногами на седло, принялись резво выплясывать на зыбкой конской хребтине, будто на твердой земле. А в лад персиянкам задудели дудочники, забили барабанщики, заиграли флейтисты и скрипачи, засвистали свистуны.

— Недоброе дело, Семен… — Толмач Афанасий помрачнел. — Люди, почитай, уж все занедужили…

— Да и покойников чуть не с десяток, — сокрушенно добавил подьячий, — грех-то какой!..

— Знай, молчи, — еле шевельнул губами великий посол. — Грех на мне будет… Авось отпустит господь ради государского дела…

А персиянки продолжали с усердием петь и плясать перед самым великим послом.

— Выдашь девкам… из клади… камки шелковой… по десять локтей на каждую… — приказал великий посол подьячему.

Затем он тронул коня навстречу даруге и приветствовал его.

Даруга подъехал к великому послу и ласково тронул его за плечо.

— Видать, сильно притомились в пути… — сокрушенно молвил он, внимательно оглядев поезд. — А то и разболелись?

— Ответствуй, — громко, в голос, вскинувшись в седле, приказал дьяк Афанасию. — Смертно притомились, денно и нощно спешили предстать пред его шах-Аббасова величеством!

— Вижу, — тихо отозвался даруга, остановив взгляд на бескровном, мертвой желтизны, лице великого посла. — Вот и отдохнете у меня, пока шахов ближний человек прибудет.

— Ответствуй, Афанасий, — молвил дьяк. — Бока, мол, болят, а лежать не велят. Ночку на Лангеруде скоротаем, дождемся подвод с рухлядью — и в путь! На добром же слове благодарствую.

Едва расположились посольские люди на подворье, как на смену гилянскому михмандру прибыл из Казеина, от шахова ближнего человека Мелкум-бека, новый пристав, Шахназар, невидный, хмурый, глаза щелками, ничем не приметный человек. Шахназар был в свое время в Москве, по купеческим делам, и понимал немного русскую речь.

Михмандр привел нового пристава.

— Прощай, царский посланец, — сказал он тихо и печально, — да поможет тебе бог.