Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии

Светка перехватила мой взгляд, тоже посмотрела на юношу.

– А это – Евгений Онегин, – она многозначительно кивнула нам с Максимом и добавила. – В образе.

Молодой человек интуитивно поднялся с поручня и поклонился.

– Он тоже – наша история? – спросила я.

Рогова открыла глаза.

– Вы что же, голубушка, с творчеством Пушкина не знакомы?

– Ладно, отвянь от нее, Роза, – заступилась за меня Котельникова. – Она, думаю, читала не меньше нашего. Драматург она. Начинающий, но подающий успехи.

– И что же, издавались? – поинтересовалась художница.

– Ставилась. В Молодежном театре, – спокойно ответила я. – «Молчание Праги» – вы не слышали? В прошлом сезоне.

– В прошлом сезоне мы с Онегиным жили в Праге. А вот о Молодежном театре я даже и не слышала. Это что-то из нового? Абсурдизм какой-нибудь? Терпеть не могу. – она снова прикрыла глаза. – Онегин, иди за водкой.

– Не хочу, – вальяжно проговорил красавец. – Роза, я устал. Поехали к тебе, в тряпочки зароемся…

– Представляете, вчера, он прокусил мне палец! – Рогова потрепала Онегина по затылку. – Мальчишка.

– Это страсть, – оправдался тот и принялся целовать ее полные руки.

Меня начинали раздражать наши гости. И Рогова, с ее надменностью в степени наглости. И Онегин, подобострастный кузнечик на плече исторически важной особы. И даже Светка, которая их привела. Хотя, конечно, нет. Светку я любила. Талантливая, добрая. Пьющая только.

– Онегин! – стряхнула Рогова кузнечика со своих исторических пальцев. – Иди за водкой.

Видно было, что бедный пушкинский герой уже не может никуда идти. Он хотел встать. Вернее, чтобы его подняли, одели, увезли, там зарыли в тряпочки, и тогда он, видимо, был готов из благодарности прокусывать пальцы всем, кто об этом попросит.

– Не хочу… – простонал пьяный юноша.

Роза открыла глаза и мрачно зыркнула на него:

– Евгений!

Тут ситуацию разрядил Максим:

– Я, конечно, не Ленский, – сказал он. – Но компанию в походе за напитками составить могу.

Онегина как подменили, он соскочил с кресла, одним прыжком переместился к стулу, на котором сидел Максим, и, по-гусарски, коротко поклонившись, радостно отчеканил:

– Я готов.

– Понятное дело, – расхохоталась Крупская-Рогова. – Вы, милочек, с Онегиным осторожнее. Он – педик!

Меня передернуло. Я не ханжа, но не люблю грубых формулировок. Хотя, конечно, богемная эстетика безгранична. Особенно, в сфере художников. Об ориентации Онегина Рогова могла бы и не говорить. Кому это интересно? Мне, например, нисколько. Это вообще неинтересно. Это грустно и немного противно.