Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии

Он замолчал, а потом добавил, растягивая слова:

– Они такие глубоководные…

– Ой, Онегин, ой не могу! – рассмеялась Рогова. – Правда, он милый? Душка!

Она поцеловала своего питомца в лоб.

Мне опять стало противно, и я выпила водки.

Тут же я почему-то представила рыбок-фонариков. Они всплыли в моем сознании, выпуская из широких ртов большие воздушные пузыри, у каждого во лбу сияла маленькая новогодняя лампочка. А самая большая из них была с головой Онегина, и, махнув небольшим хвостиком, она невзначай нырнула в самую глубину. Я поморщилась. Онегин в глубине моего сознания никак не планировался.

Тут раздался громогласный призыв Роговой:

– Внимание!

Я прервала очередную свою мысленную цепочку и поглядела на художницу. Она стояла на подлокотнике кресла, поддерживаемая раскрасневшимся Онегиным, и, подняв руку вверх, неожиданно запела:

– Костюмчик новенький, колесики со скрипом

Я на тюремную квартиру променял!

Пела она безобразно, не попадая ни на единую ноту. Тут ее поддержала Светка, стараясь перекрикивать. Котельникову было слушать приятно. Даже пьяную. Даже в контексте подобной песни.

– Максим, – кокетливо проговорила Светка. – А ты чего это гитару не берешь?

Онегин отпустил Рогову, которая незамедлительно рухнула куда-то за пределы видимости, и переместился в сторону Максима:

– А вы играете на гитаре? – подобострастно восхитился он, наклонившись к моему возлюбленному так близко, что я похолодела от напряжения.

Затем я вспомнила про несчастную Розу и, отпустив ситуацию с Онегиным на самотек, пошла поднимать историческую леди. Заглянув за кресло, я обнаружила Рогову сидящей на полу и тихо поскуливающей. Она плакала!

– Вы ушиблись? – я протянула ей руку.

– Ах, – взмахнула наклеенными ресницами та. – Я не ушиблась. Я сломалась.

Она ухватилась за мои пальцы. Я напряглась, и поняла, что поднять ее килограммы не смогу. Чтобы не причинять страдалице лишнее беспокойство, я разжала пальцы и села на пол. Рядом с ней.

– Ты, деточка, не знаешь, – всхлипывала пьяная художница. – У меня дочь такая, как ты. Может, чуть младше. Да, наверняка, младше. Ах…

– Вам плохо? – зачем-то поинтересовалась я очевидным фактом.

– Нет, бля, хорошо, – она поглядела на меня мутными глазами.

И тут я увидела перед собой несчастного, обреченного, обесточенного человека. Я увидела сорокапятилетнюю женщину, у которой когда-то, может очень давно, была сломана судьба, было много потрясений, издевательств и унизительных ситуаций. Она поняла это.

– Да… – развела руками Рогова на мое бессловесное озарение. – Так вот… Налейте мне водки, господа.

Я принесла ей водки. Она выпила и велела всем уйти. Видимо, уже плохо соображала, что вижу ее только я.

Вернувшись в компанию и оставив Розу наедине с собой, я застала Максима играющего на гитаре, Онегина, сидящего у него в ногах и Светку, поющую что-то из Визбора.

Онегин протянул руку и провел ею по ноге Максима. Тот остановился и слегка отстранил юношу этой самой ногой:

– А вот это нельзя.

– Почему? – обиженно округлил глаза Онегин.

– Слышь, Онегин! – выкрикнула Светка. – Напился – будь человеком. Тут нормальные люди живут. Я тебя к нормальным людям привела. Иди, сядь на место.

Он как-то печально посмотрел на нее, но потом послушно поднялся и сел в кресло, с которого совсем недавно неудачно взлетела Рогова. Я удивленно поняла, что в данную минуту этот красивый «фонарик» и не вспоминает про свою покровительницу. Он был так ошарашен словом «нельзя», что, казалось, слышит его впервые. Или, быть может, давно не слышал.