Голос пронзил ее сознание взрывом водопада. Громкий и будоражащий, парализующий и смиряющий, вселяющий страх и надежду – но при этом четкий и ясный. Внутри всколыхнулись чувства. Горе? Ярость? Счастье? Лилит огляделась: все те же каменные зубы свисают с потолка, все те же валуны дремлют около нее, все то же…
На поверхности озера скользил изящный белоснежный лебедь. Мерцание сферы и озеро придавали его перьям таинственное свечение. Птица распростерла крылья и запела. Лилит пронзила острая игла печали. На сухих глазах навернулись невесть откуда взявшиеся слезы.
«Камни живут. Камни умеют петь. Камни плачут».
Лебедь пел – в этих незамысловатых руладах создание минерального мира слышало тот же разбудивший её голос.
– Я погружалась в пустоту… Мой дух обретал покой. Но ты показал мне жизнь, принудил воспомянуть всё – всё то, что я так долго старалась забыть!
«Пришла пора. Древнее пророчество в действии. Время направить стопы детей к отцам. Восстань, Носящая Руны!»
Лебедь захлопал крыльями и стремительно взлетел. Лилит испугалась – он же разобьется о каменные зубы! Птица ударилась грудью в неровный свод пещеры и разлетелась снопом цветастых сверкающих брызг. Голос и ощущение чужого присутствия исчезли.
Сколько она так простояла – снаружи неподвижная, но внутри мятущаяся, вопящая и рыдающая? День, неделю? Здесь время текло по иному, а она – дитя камня, для неё время так же несущественно, как для человека несущественна его тень.
Человечество нарекло ей имя «Лилит» – тень, призрак, ночь. Она – совратившая народы, давшая жизнь демонам, мать альпиров и жена самого Азмодая. Она – разрушающая семьи, истязающая мужчин, пьющая кровь младенцев. Она – оскверняющая святыни и порочащая священников. Она – тайное желание сыновей первого мужа, ненависть дочерей второй жены и причина угасания Искры Высшего на этой земле.
Лилит улыбнулась – странный человеческий обычай – обнажив ряд заостренных белых зубов. Голос обретал силу, в глазах засветились огоньки:
– Мне предлагают искупить вину? Что же тебе ответить, Отче?
Белокожая погрузилась в воду. Темная жидкость скрыла колени, дотянулась до впалого живота, коснулась острого подбородка. Она шла по дну, ловя рыбу, пережевывая с костями, чешуей. Несколько раз удалось схватить серых змей в сажень длиной, с ядовитыми черными клыками и шипастыми темно-зелеными плавниками. Обычные минералы не меняются, не ходят и не говорят, но она – дитя Искры и камня. Телу возвращались силы, формы менялись, напитываясь кровью и плотью обитателей подводных долин.
Хесэ, коренастый трегонадец-исследователь, сосредоточенно наблюдал за поплавком. Трегонад не отличался теплым климатом – лишь внутри, в подземных шахтах царила жара. Здесь же, на вершинах восточных гор, среди угрюмых колючих лесов, волчьих троп и вечных льдов до костей пробирало даже в одежде из толстых оленьих шкур.
– Поймать бы поскорей, и обратно в чум.
На замерзшей горной речушке холоднее, чем в лесу. Здесь ветер особенно лютует, вгрызается в лицо, проникает каким-то образом под глухо сшитую кухлянку, пальцы… да что там пальцы, душа каменеет, стынет кровь в жилах.
Надо бы соорудить маленький передвижной мешок из шкур. Или сферу, чтобы не нужно было нести ее на плечах. Только как смотреть наружу – нет в лесу прозрачных оленей. Там, в лесу его чум просторен, удобен и тёпл, а благодаря крепким гусеницам из красного дерева и бронзы можно передвигаться, не выходя на этот проклятый мороз.
Поплавок даже и не думал дергаться. Хесэ ковырнул в носу, посмотрел на остывающий коричневый студень.
«Если оттереть об одежу, замерзнет колючкой. Оцарапаюсь, получу заражение крови и умру».
Исследователь обсосал палец, понюхал. Ноготь вонял протухшей собачьей шкурой. Рыбак крякнул, поморщился. Маленькая лунка, маленькая удочка-кандачка – и ни одной, даже маленькой рыбки уже целый час. А голод у него очень большой – в теплых лесах, тесных городах, широких степях – везде, где он успел побывать за свои недолгие сорок лет, было что поесть. Чтобы голова работала, желудок надо кормить, а у него все припасы вышли, кроме пшеничной муки, перетертого овса, да топленого медвежьего жира.