Вельмата. Длинные тени

Н-да. Семья, где бабушку Алину вслух называли выжившей из ума старухой. И никто не хотел её навещать, даже когда она слегла. Только Настя моталась к старушке через не хочу и просиживала у неё часами, слушая маразматические россказни про оживающих мертвецов, тоннели под городом, безглазых бездушных чудовищ и прочую лабуду. А потом ещё утром в универ тащиться почти через половину города по пробкам. И тыковка на торте — всё семейство, собравшееся только на похороны, было уверено, что Настя заговорила бабулю в деменции и обманом заставила написать завещание именно на неё, хотя при жизни бабушки Алины разговоров о наследстве вообще не было.

И Сашка, всю жизнь рассказывавшая подружкам о бабке-ведьме, теперь мечтает заполучить её жилплощадь. Правда, лишь для того, чтобы продать. Глупенькая, думает, раз квартира превращена в двухэтажную, так за неё можно выручить хорошие деньги.

Настя выпрямилась. Деньги выручить. Реконструкция. За ссорами с мамой и бесконечными размышлениями о семейных перипетиях Настя совсем забыла про объявление. Надо бы поставить напоминание, чтобы не пропустить эти слушанья.

И поесть. Настя поднялась и пошаркала на кухню. Она иногда специально имитировала шаги, которые бродили по комнатам. Казалось, так она общается с квартирой. Плюс передаёт привет тёте Римме на первый этаж.

В тёмной кухне Настя прикрыла отворённую настежь дверцу буфета. Хорошо хоть на этот раз не пришлось ползать по полу, собирая разлетевшиеся чашки и тарелки.

Настя так и замерла с рукой, опирающейся на буфет. В правом углу, у икон светилась лампадка. Опять. Чудна́я штуковина, свисающая на ржавых цепочках прямо с потолка. Кто только её туда приладил.

Как она загорается-то вообще? Там и масла нет, и… Настя подошла, влезла на табурет и решительно дунула на маленький мерцающий огонёк. Пламя дрогнуло, но не погасло. Настя набрала воздуха и выпустила его на лампадку. Огонёк угас, но через секунду затеплился снова.

— Ты мне квартиру не спалишь? — кисло спросила Настя. Огонёк чуть дрогнул.

Ладно. Настя спустилась вниз и убрала стул. Глянула на иконы. Одна старая, потемневшая, осталась ещё от бабушки Алины. Она в своём маразме что-то несла про то, что эта икона то ли оживляет умерших, то ли помогает найти пропавших.

Настя в этом ровным счётом ничего не понимала. Её в церковь никогда не водили. Она в храме бывала всего дважды — когда её крестили в детстве, а потом ещё на Гошкином отпевании. Его бабушка тогда подарила ей икону на память. Вот эту, вторую, которая теперь стояла за лампадкой. Обычная небольшая. Яркая. Воин на коне копьём убивает дракона. Настя тогда не сразу сообразила, к чему такой подарок, но Гошкина бабушка, кстати, не старая ещё женщина, бизнес-леди на дорогом джипе, объяснила, что это Георгий Победоносец. Вроде как Гошкин святой покровитель.

Настя всё равно до сих пор не понимала, к чему это всё.

— Ты почему Гошку не спас? — спросила Настя у воина на коне. В ответ только от её дыхания слабо дёрнулось пламя лампадки.

Есть расхотелось. Настя села на тот самый табурет, на который только что залезала. Хотя не так уж плохо, что эта лампадка самопроизвольно загорается. Только бы пожар не устроила, а так — пусть мрак слегка разгоняет.

По плечам будто проскользили Гошкины ладони. Настя чуть запрокинула голову, и по горлу прошелестело тёплое дуновение, а потом кто-то мягко коснулся левой ключицы, под которой было набито «te amo». У Гошки была такая же, на том же месте. Они вместе в салон ходили.

Скоро, кстати, три года. В свидетельстве поставили дату тридцать первое октября, но это примерно. Потому что эта Гошкина компания тогда, видите ли, праздновала Хэллоуин.

— Допраздновались, — пробормотала Настя, пальцами растирая место с татуировкой. — Гореть вам в аду.

На кухне мигом стемнело. Лампадка сама собой погасла. А пальцы и стопы обожгло холодом, чего никогда не случалось при Гошкином появлении.

— Да идите вы все! — почти выкрикнула Настя. Уже тише добавила: — Куда подальше.

Настя так и легла спать без ужина. Заснула почти сразу. И оказалась на каком-то полузаброшенном старом пляже. Бледный песок, жёсткий, как наждачка, кругом разбросаны обломанные ветки и сухие листья. Седая трава на островках клонится на холодном осеннем ветру. Небо залито чернилами. Не как ночью, а как будто над миром повисла тьма из нуаровых графических романов.

Мутная тёмная вода плескалась у большого булыжника, брошенного кем-то в песок у кромки. Настя забралась на камень и села на корточки, чтобы заглянуть в воду, которая тут же пошла волнами и обдала ледяным холодом босые стопы.

Оказалось, в воде стоял Гошка, как обычно — весь в чёрном. Он опустился на колени, так что джинсы намокли аж до ремня.

— Ты что, холодно же, — сказала Настя, уже думая, как бы вытащить его из воды и быстро просушить, чтобы не простудился и не потерял голос.

Гошка мокрыми холоднющими пальцами взял Настю за запястья и слегка потянул на себя, так что она чуть не упала, но сам же Гошка её и удержал. Смотрел на неё снизу вверх. Глаза казались не ярко-зелёными, как обычно, а чёрными.