Вельможная панна. Т. 1

– Впрочем я не хочу еще терять надежды, – сказала Рошшуар. – В Польше остались еще патриоты… Вот дядя нашей милой Елены да Адам Красинский, епископ Каменецкий, который вместе с дядею Елены был душою последней конфедерации, которая заложена была в городе Баре. Когда еще у конфедератов была надежда на избавление Польши от постигших ее бедствий, и когда патриоты ожидали, что каким-нибудь чудом, сверхъестественной силой Речь Посполитая спасется от тяжелой и опасной опеки соседей, Адам Красинский являлся ко всем европейским дворам и напрасно просил помощи своей родине. Его слушали, по-видимому, с сочувствием, но помочь никто не мог и не решался, ибо кто же осмелился бы стать в открытую вражду с такими державами, как Пруссия, Австрия и Россия?.. Теперь, когда даже Станислав-Август увидел всю безысходность своего королевства и в этих обстоятельствах решился прибегнуть за советом ко всей нации, для чего и надумал созвать всенародный сейм, Красинский не оправдывает этой бесполезной меры и говорит, что сейм теперь ни к чему не поведет, что решениями его будут заправлять не истина и не сила убеждений, а сабли прусских, австрийских и русских солдат, а это и золото Сибири.

Рошшуар взяла со стола последний номер «Энциклопедического журнала» и сказала, читая, что там написано:

– Вот что говорит Красинский: «Не надо сейма! Подождем случая. Король согласится на все и все примет. Деньги, обещания, места, угрозы не оставят никого на сейме, кроме людей слабых и подкупных, и мысль о сопротивлении среди сабель и пушек – чистая химера… Нам нужно разумное мужество и не нужно сейма!

– И чем же решили? – спросила Сент-Дельфин.

– Да тем, что в таком отчаянном положении ничего более не оставалось, как прибегнуть к милости соседних государей и других представителей власти. Но к кому прибегать? Наша Франция – увы! – бессильна перед тремя великанами. А великаны не отдадут того, что попало в их суму. Турция? Но Турция, униженная в последнюю войну северным великаном, жаждет мира. Остается Швеция, но там теперь вспыхнула революция, не до чужих дел ей.

– Бедная, бедная родина милой Елены, – с грустным сочувствием взглянула Сент-Дельфин на нашу юную героиню.

– Оставалось умолять о пощаде Пруссию, Австрию и Россию, – продолжала Рошшуар. – И поляки обратились к ним в отчаянном порыве спасти хоть что-нибудь. Но все напрасно. Эти несвоевременные порывы служат только к тому, что прусский король еще решительнее стал добиваться покончить с Польшей.

Рошшуар опять заглянула в журнал и горько улыбнулась.

– Ces gens-la, – презрительно отзывается он о Станиславе-Августе и о прочих представителях Речи Посполитой.

– А о моем дяде! – вспылила маленькая полька. – Ме-chant!

– Что делать, милое дитя! – сочувственно сказала Рошшуар. – Сила… Точно в насмешку на жалобы и мольбы он говорит, что «ces gens-la» заслужили свой позор, и велит своим войскам подвигаться ближе к центру Польши, к ее сердцу, и теперь, когда поляки, протестуя против раздела их территорий, клянутся умереть с оружием в руках, лишь бы не видеть позора отчизны, он, закрываясь презрительным молчанием, пишет в Петербург, что «силой заставит их повиноваться».

Позвонили к ужину, и обе сестры, герцогиня Мортмар, в монашестве Рошшуар, и Сент-Дельфин, вместе с Еленой отправились в столовую.

– Вы отчего сегодня такая печальная, милая Елена? – спросила ее приятельница Шуазель нашу юную польку.

– Нашу бедную Польшу постигло несчастье, – отвечала последняя. – Злые соседи наши, Россия, Пруссия и Австрия разрывают ее, точно вкусный торт на куски.

– А вам что? Вы теперь француженка, а не полька, – сказала Шуазель.

– Нет, я всегда останусь полькой… Рошшуар говорит, что любовь к родине – святая любовь, и я люблю Польшу, и всегда буду ее любить.

С этого времени наша юная героиня все чаще и чаще начинала вспоминать о своей далекой и несчастной родине и вечерние разговоры о Польше с Рошшуар все больше укрепляли в сердце Елены доброе чувство к родине.

Прошло около года. Опять вечером, перед ужином, сестры-монахини Рошшуар и Сент-Дельфин сидели в келье последней. С ними была и Елена. Снова речь зашла о Польше.