Вена (репортажи 1919-1920 гг.)

Выборочная стенограмма первых шагов начинающего журналиста на пути к будущей славе и представлена в этой книге. Отметим еще раз: Вена, куда Йозеф Рот вернулся после войны, отнюдь не была для него чужим городом. Студентом Венского университета он успел пожить здесь и до войны (и в сентябре 1913 г. даже принять участие в сионистском конгрессе, где мог, между прочим, повстречаться с Кафкой, побывавшим на этом мероприятии в качестве гостя), и в первые военные годы, до призыва в армию в августе 1916 г., а будучи уже курсантом-новобранцем, успел в ноябре 1916 г. постоять в оцеплении на помпезных похоронах кайзера Франца Иосифа, знаменовавших, по сути, конец Австро-Венгерской монархии. И тем не менее возвратился он в совершенно иную, неузнаваемо чужую Вену, в город, где от былого столичного лоска не осталось и следа, где хаос грандиозного имперского распада порушил все опоры той привычной, мирной, довоенной жизни, по которой так тосковало сердце вчерашнего фронтовика. Не только столица – вся страна разительно изменилась: от огромной Австро-Венгерской монархии остался небольшой клочок, именуемый Немецкой Австрией, и правил в ней уже не император – власть в новообразованной республике осуществляло правительство, сформированное – мыслимое ли дело! – социал-демократической рабочей партией. Воистину, это были революционные перемены, и свершались они не только в Австрии, но и на всей бывшей территории Австро-Венгерской империи, в новообразованных Венгрии, Чехословакии, на Балканах, не говоря уж о грандиозных и кровавых революционных битвах в бескрайней России и в соседней Германии. Один из первых больших газетных репортажей Рота неспроста посвящен знаменитому венскому сумасшедшему дому, который под пером молодого журналиста предстает островком более или менее понятной психической ненормальности в уму не постижимом безумии послевоенного бытия и быта.

Тем поразительней, до чего уверенно и зорко начинающий журналист выбирает для себя ориентиры в этом сбитом с толку после-имперском социуме. В его миросозерцании есть некие полюса, фиксируемые в любой круговерти с цепкостью гироскопа. Во времени это настоящее и прошлое, кайзеровское вчера и «немецко-австрийское» сегодня. В пространстве это былая, до невообразимости грандиозная имперская ширь и нынешняя теснота, осколочность австрийского государства. В сознании индивидуума это недавняя война, об ужасах которой Рот не забывает ни на секунду, и наконец-то наступивший долгожданный мир, сколь бы ущербным, хрупким, уродливо дискомфортным, голодным и холодным он ни был. Это, несомненно и неизменно, полюса социальных контрастов, богатства и бедности, ощущаемые в творчестве писателя и журналиста постоянно, с первых и до последних строк. И, наконец, – хотя совсем не в последнюю очередь, – это полюса убийственной серьезности, сопутствующей всему косному и властному, тупому и догматично-мертвенному, и юмора, иронии, сарказма, присущих только живой, свободной, вольнолюбивой мысли.

Журналистская карьера Йозефа Рота продолжалась в Вене чуть больше года и развивалась стремительно: уже вскоре он стал постоянным автором, а затем и редактором газеты «Der Neue Tag» («Новый день»), хотя и просуществовавшей недолго, но игравшей весьма заметную роль в тогдашней венской прессе. А уже в апреле 1920 г. его пригласили в Берлин. Из бывшей имперской столицы, на глазах превращавшейся в европейскую провинцию, он уезжал в город, который, несомненно, становился ведущим культурным центром всего немецкоязычного пространства. Уезжал, еще знать не зная, что ждет его впереди. А ждала его не только счастливая полоса полутора десятилетий звездной журналистской славы, но и полоса черная – вынужденная эмиграция во Францию уже в январе 1933 г., сразу после прихода Гитлера к власти, трудные годы на чужбине, где ему поневоле и постепенно пришлось сменить амплуа успешного журналиста на нелегкий удел литератора в изгнании. В мае 1939 г. Йозеф Рот умрет в Париже от сердечного приступа – уже не знаменитым журналистом и еще не всемирно известным писателем, ибо слава одного из классиков литературы XX века придет к нему лишь посмертно.

М. Рудницкий