Венчание с бесприданницей

– Ты поглянь на них, Антипка! – развеселился Ефим. – Они вшестером двух колодников боятся! Пушки-то не прикатили на нас, крещёные?! Животом-то ещё не ослабли? А то разомкните, я за вами кучки подчищу!

– Ты зубы-то не скаль, варнак! За собой подчисть! – угрюмо посоветовал тот, что был с топором. – Скоро разомкнём, не бось… Только не обрадуешься.

Ефим широко и презрительно усмехнулся, в упор глядя на говорившего зелёными наглыми глазами. Тот, сплюнув, отвёл взгляд. Ефим отвернулся тоже. В животе словно сжался холодный кулак, и последние силы уходили на то, чтобы этого не заметил брат. «Что ж ирод-барин вздумал? – мелькнула тоскливая мысль. – Ведь так и не послал за становым-то, собачатина… Нешто впрямь на воротах подвесит?»

Мужики молча связали братьям руки за спиной и лишь после этого открыли колодки. Тело Таньки выволокли во двор. Ноги парней оставались свободными не более минуты. Когда мужики выходили, колодки были заперты как прежде.

– Да чтоб вам подохнуть без покаяния, сколько можно?! – заорал от отчаяния Ефим. – Развяжите руки-то!!!

Дверь захлопнулась.

– Ну, что ты будешь делать… – проворчал Антип. – Теперь ещё и скрутили зачем-то… Да не ярись ты, Ефимка, – коль связали, значит, поведут скоро! Видать, становой приехал!

Однако шёл час за часом, а за ними никто не приходил. Ефим уже устал ругаться и молча, оскалив зубы, дёргал руками, стараясь ослабить верёвку. Та не поддавалась. Уже затекли запястья, плечи ломила тупая боль.

Антипу было полегче: его верёвку затянули не так туго, и ему удавалось даже слегка шевелить кистями, не давая застояться крови.

– Потерпи, братка, потерпи… Связали – значит, придут! Становой – он тоже человек, ему пообедать, отдохнуть с дороги надобно… Увидишь, явятся скоро!

После полудня дверь снова открылась. Ефим с бешенством воззрился на целый отряд мужиков, ввалившихся внутрь.

– Совесть-то у вас имеется, крещёные? – мирно спросил у них Антип, пока растрёпанный дядька размыкал большим ржавым ключом замок. – Пошто связали-то? Мы б и так никуда не делись, а рукам-то худо… Так ведь и отсохнуть могут!

– Помолчи, парень, – оборвали его.

Братьям дали подняться на ноги, окружили и вывели из сарая.

Никаким становым во дворе и не пахло. Зато там стояла целая толпа дворовых с вилами и рогатинами. При виде разбойников мужики переглянулись и перестали галдеть. Ефим, впрочем, на них не смотрел: он с жадностью вдыхал свежий сыроватый воздух, словно хотел вдоволь им напиться. Голова отчаянно кружилась, ныли плечи, но стянутые за спиной в запястьях руки, к его испугу, уже ничего не чувствовали. Сверху доносилось тоскливое курлыканье: высоко, в сером, клочкастом от туч небе летела запоздалая вереница гусей. Ефим резко задрал голову, чтобы взглянуть на них. Голову тут же повело так, что смерклось в глазах, и парень упал бы, если б стоящий рядом Антип не подставил плечо. Мужики загоготали. Ефим молча, сощурившись, посмотрел на них. Гогот смолк.

Заваленный навозом и мусором двор ничуть не изменился. Даже рыжий петух всё так же сидел на кренящемся заборе и круглым глазом косился на мужиков. Со стороны скотного двора доносилось не то хрюканье, не то рычание.

– Кланяйтесь, анчихристы! – ткнули в спину, и Ефим во второй раз чуть не упал. Злобно зашипев на толкнувшего, он нарочито выпрямился, огляделся – и увидел барина.

Тот сидел в кресле на крытой веранде дома за сломанной оградкой из резных столбиков. На Ефима уставились мутные вспухшие глаза, и парень понял, что барин с сильнейшего перепоя. «Ох ты, мать честная… Видать, все эти дни пил без просыху. Потому и про нас не вспоминали». Он обернулся на брата и по встревоженному взгляду Антипа понял, что тот думает о том же.

– А-а, разбойнички! Здорово! – послышался с веранды хриплый бас. – Ну – как отдыхалось?

– Твоими молитвами, барин, – сквозь зубы отозвался Ефим. – Ты пошто девку нашу уморил? И так хворая была, раной мучилась, а ты ещё и в колодках её держал! И воды за две недели три раза принесли! Покончилась Танька нынче утром! Лихо ты с чужим-то добром управляешься!

– Подохла, что ль? – удивился, казалось, барин. Впрочем, одутловатая, заросшая дикой щетиной физиономия его по-прежнему оставалась бессмысленной, и Ефим против воли почувствовал озноб.

Чтобы скрыть это, он зло крикнул:

– Ты хоть закопать потрудись, нехристь! А то, не ровён час, в уезд на тебя твои ж мужики донесут!

По толпе дворовых пронёсся ропот: видимо, таким тоном с их барином разговаривали нечасто.

– Потружусь, не беспокойся, – помолчав, пообещал тот. – Вас всех троих разом и закопают. Даже и молитву прочтут. Ещё до вечера управимся. Эй! Тришка! Что там с Михайлом нашим?

– Чичас предстанет, батюшка-барин! – отрапортовал дедок в зипуне и воробьиным подскоком заспешил к скотному двору.

В это время из толпы дворовых донёсся отчётливый бабий вой. Он смолк так же внезапно, как и начался, – видимо, плакальщице стремительно зажали рот. Барин медленно повернул голову на оборвавшийся звук, насупился, но ничего не сказал.