Венчание с бесприданницей

Устинья хотела ответить – и не смогла. Горло словно стянуло петлёй. Голова отчаянно кружилась, волны дурноты накатывали одна за другой.

– Да говори, коль пришла! – Бабка уже готова была захлопнуть калитку перед носом странной гостьи. – Христа ради, что ль, тебе подать?

– Ба… барина надобно… – едва сумела прошептать Устинья. – Закатова, Никиту Владимирыча… Позови, бабушка, ради бога…

– Вот те раз… Так нет его! – озадаченно сообщила бабка. – Ещё в запрошлом месяце к себе в имение уехал, в Смоленскую губернию! А тебе, девка, его по какой надобности требуется?

– Как… уехал?.. – едва выговорила Устя. Улица качнулась под ногами, дёрнулись куда-то вверх ворота, и последнее, что она услышала, падая на землю, был испуганный крик старухи.

Устинья очнулась от холодных капель, брызнувших в лицо. Под спиной чувствовалось что-то твёрдое. Перед глазами расплывались мутные разноцветные пятна. Девушка крепко зажмурилась, снова открыла глаза – и пятна понемногу слились в лоскутное одеяло, свешивающееся с огромной белёной печи. Вид печи неожиданно успокоил её: у них в каждом доме была такая же. Оглядевшись, Устя увидела, что лежит в большой кухне с закопчённым потолком и большим деревянным столом, на котором высились чугунки и медные кастрюли. В углу висела икона Божьей Матери с восковыми цветочками, заткнутыми за оклад. На подоконнике красовались цветы в горшках, а свет из окна заслоняла массивная фигура бабки в коричневом платье.

– Никак, очуялась, – тихо и испуганно сказала она, подходя к Устинье. – Ты что ж это, девка, эдак всполошила всех? С голодухи, что ли? Вон, рёбры все, как забор, торчат с-под рубахи! Наш барин тебя поднял, как лист сухой! Ты откуда взялась-то? Что с ногами у тебя? Пошто в одной исподней?

Устинья попыталась улыбнуться – не вышло. Хотела сказать, что сама не знает, с чего вдруг обеспамятела, – тоже не получилось. Язык казался деревянным, во рту стояла сухота. Она попыталась приподняться – и тут же вновь упала на лавку. Полосатый толстый кот, сидящий на табуретке, презрительно мяукнул, спрыгнул на пол и, задрав хвост трубой, принялся ходить кругами.

Внезапно до Устиньи дошёл смысл слов, сказанных бабкой.

– Как… барин меня поднял? Какой барин?! Уехал же он!!!

– Да не твой барин, девка, а наш. Михаил Николаевич Иверзнев. Дома сего хозяин. Я со страху заголосила, так он и прибежал, потому уже с ниверситета пришодши… Михаил Николаевич, очуялась она! Уже очень даже дышит!

За дверью послышались торопливые шаги, и в кухню вошёл высокий смугловатый молодой человек с растрёпанной чёрной шевелюрой и карими живыми глазами. Увидев испуганную Устинью, при виде барина попытавшуюся вскочить, он улыбнулся:

– Сделай одолжение, лежи. Такие прыжки тебе теперь не на пользу. Что стряслось, почему ты так истощена? И грязная совершенно… Кто ты, откуда пришла?

– Устинья Шадрина, барин… – кое-как справившись с испугом, выговорила Устя. – Никиты Владимировича Закатова крепостная.

– А, так ты Никитина? – удивился тот. – Но его нет, он уехал к себе в Болотеево. И не сказал, когда вернётся. А почему ты, собственно, здесь и совсем одна? Тебя прислали с каким-то поручением?

Тут Устинья перепугалась окончательно. Сейчас оставалось только сказать, что она беглая и соучастница в убийстве – и её попросту сдадут местному начальству и посадят в острог… Все эти полные невзгод дни ей казалось, что стоит только добраться до Москвы, отыскать барина – и тут же всё наладится. И вот – она в Москве, а барина нет, и её допрашивает этот темноглазый, который ещё невесть как с ней обойдётся… И тут же новая горестная мысль пронзила голову: если барин так дотошно расспрашивает её, значит… Значит, Ефим сюда не пришёл.

Михаил долго смотрел в худое, замкнутое лицо девушки, ожидая ответа. Не дождавшись, пожал плечами – и вдруг рассмеялся:

– Ты знаешь, что у тебя глаза меняют цвет? Только что были синие – а теперь вдруг сделались такого холодного серого оттенка! Это очень редкое явление! Федосья, ты видела? Интересно, что сказал бы наш профессор офтальмологии по этому поводу?

Стоящая рядом Федосья что-то неодобрительно пробурчала. Устинья, которую мудрёные слова барина повергли в окончательную панику, резко села, поджала под себя ноги и покосилась на полуоткрытую дверь. Ещё можно было сбежать. Но в это время от внезапного воспоминания похолодела спина.

– Господи Иисусе… Бумаги-то! Барин, благодетель, при мне бумаги были! От мира, от всего общества! Велено нашему барину передать! Богородица Пречистая, – неужто обронила?!

– Батюшки, опять синие! – улыбнулся Михаил, глядя в перепуганные Устиньины глаза. – Как тебе только это удаётся? Не беспокойся, твои бумаги целы, вот они. – Он положил на некрашеный стол грязный свёрток и снова вопросительно уставился на Устинью.

Узнав рукопись отца Никодима, Устя немного приободрилась.

– Барин, я эти бумаги беспременно должна Никите Владимирычу отдать! Куда какое важное, от всего мира…