Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

Чтобы охватить все разнообразие связей различных текстов, Жерар Женетт пользуется понятием «транстекстуальность», называя его «культурным пактом», объемлющим все цивилизации[15]. Соотношение текстов проявляется при этом в цитатах, аллюзиях, плагиате, эпиграфах, иллюстрациях, уведомлениях, вступлениях, рецепциях данного текста в последующих, жанровых связях в критических отношениях двух или более текстов, пародиях, травести, стилизациях, имитациях, родстве сюжетов или персонажей, как, например: «Одиссея» Гомера – «Улисс» Джойса, Шерлок Холмс Конан Дойля и Уильям Баскервиль из романа Умберто Эко «Имя розы». Цитата (прямая, косвенная, ложная, намек, реминисценция и т. д.) – клеточка, прямой генетический элемент транстекстуальности. Сказанное приложимо, впрочем, не только к литературным текстам, но и к более широким культурным полям. Мы все чаще сталкиваемся в научной литературе с «цитацией» как всеобъемлющим элементом для связи разных традиций, областей культур и цивилизаций, о чем уже в XIX веке писал Р. В. Эмерсон. В своем философском трактате он говорил о каждом человеке как «цитате» своих предков, о каждом доме – как цитате лесов и камней, о том, что мы цитируем храмы, воспроизводя их эстетические каноны и физические основы, а в быту цитируем столы и стулья, создавая их по определенному образцу. Цитирование универсально и составляет основу любой культуры. По словам философа, «по необходимости, склонности или из удовольствия мы все цитируем не только книги и пословицы, но искусства, науки, религию, обычаи и законы»[16].

Наиболее близким предлагаемому в данной работе понятию «цитаты» является определение Лизелот Фосс, работавшей в традиции исследования цитат, связанной с методикой немецкого ученого Германа Мейера. В книге о цитации у Теодора Фонтане Фосс писала о том, что в творчестве этого автора, лучше всех своих современников понимавшего, как уберечься от опасности эпигонства, встречается бесконечно много пластов разных традиций, элементов искусства, указаний, намеков и ссылок, обращений ко всему, что предшествовало тексту и накладывалось на существующую во время написания действительность. По словам Фосс, все эти элементы входят в рамки понятия «цитата». Исследовательница добавляет, что как «цитату» можно рассматривать отождествление определенных лиц в сюжете с литературными, а иногда и историческими персонажами. К области цитирования относятся в реалистическом повествовании и знакомые сюжетные схемы из произведений мировой литературы[17].

В исследовании о «Москве – Петушках» словом «цитата» объединяются все смысловые, стилистические и лексические использования чужой речи и текстов. Можно назвать три рода источников цитат: другое лицо, сам автор (автоцитаты), совокупность говорящих на том или ином языке или жаргоне[18]. Нам, впрочем, предстоит убедиться, как часто эти группы источников пересекаются, скрещиваются, сливаются и определение точного источника становится почти невозможным или, во всяком случае, неоднозначным. К области транстекстуальных связей следует в нашем случае отнести материалы исторических событий, жизненные и политические реалии, упоминание нелитературных культурных областей и т. д.

Классификация цитат в «Москве – Петушках»

Цитаты в «поэме» Венедикта Ерофеева можно поделить на две основные категории:

– смысловые цитаты, являющиеся ключевыми для раскрытия тематики текста;

– жанрово-стилистические, имеющие преимущественное значение для формы произведения.

Нечего и говорить о том, до какой степени бывают размыты и неразличимы границы этих категорий. При первом же прочтении можно установить четыре главные области источников «Москвы – Петушков».

Библейские цитаты

«Каждый в жизни переживает свою Страстную неделю», – слова В. В. Розанова, которые могли бы служить эпиграфом к описываемому дню героя «Москвы – Петушков»[19]. Евангелие – контрастный текст-источник к «крестному пути» Венички Ерофеева. Начинающееся намеком на рассвет в Гефсиманском саду и кончающееся кровавой сценой распятия повествование сориентировано на библейский текст[20]. Количество и многообразие лексических инкрустаций и стилизаций, пародийная и травестийная игра с сюжетами – все указывает на то, что автор «поэмы» глубоко проникся библейской образностью. Библия, вероятно, цитировалась по памяти, что свидетельствует о необычном в советских условиях знании ветхо– и новозаветных текстов. Произведение Венедикта Ерофеева должно быть рассмотрено на широком библейском фоне. Острый вопрос, который следует поставить и ответ на который не всегда можно дать на основании одного текстологического анализа: всегда ли намеки на евангельские мотивы и ситуации осознаны автором – или мы сталкиваемся с положением, когда речь идет не столько о генетике, сколько об «архиситуации»?[21] Гипотетичность исследования в этих случаях неизбежна.