Венедикт Ерофеев: посторонний (без иллюстраций)

Подготовительные материалы к «Диссидентам» содержат выписки из записных книжек — их предполагалось ввести в речь персонажей пьесы, в основном, представляющих собой различные типы советских инакомыслящих. В большинстве случаев для действующих лиц пьесы (Антисемитка, Правый католик, Крайне левый, Иудаисты, Люди восточных ориентаций, Дзэн-буддизм и пр<очее> и т. д.) Ерофеев указывал прототипы из своих друзей и знакомых[919]. Некоторое представление о вероятном содержании пьесы «Фанни Каплан» может дать рассказ актрисы Жанны Герасимовой, для которой предназначалась главная женская роль: «Это был жанр абсурдистской пьесы. Я тогда еще сказала Зайцеву: слушай, по-моему, он переплюнул Ионеско. Я помню, что местом действия был пункт приема бутылок, все время закрытый. Была очередь, которая туда выстроилась. И все время что-то происходило в этой живой очереди. А приемщиками в пункте работали Ленин, Троцкий и другие однофамильцы известных партийных деятелей... И они без конца обсуждали: открывать им этот пункт или не открывать? Что им это даст? А Фанни Каплан сидит все время и вяжет “тапочки для папочки”. Я ему еще тогда сказала: “И что — это вся роль у меня будет — такое вязание?” Он говорит: “Да. А потом ты встанешь и убьешь Ленина”. Я отвечаю: “Спасибо, очень хорошая роль! Слов учить не надо”». В итоге ни один из этих замыслов не оформился в законченное произведение и о ходе работы над ними можно судить лишь по сохранившимся наброскам и отрывкам из писем Ерофеева сестре Тамаре: «Бабьё не дает закончить “Фанни Каплан”» (13 марта 1986 года)[920], «Смущает меня то, что моя “Фанни Каплан” почти не движется (и не потому, что сам я очень подвижен, а просто не замечаю в себе пока должного подъема)» (6 января 1988 года)[921], «звонок из журнала “Театр” с убедительной просьбой закончить, наконец, мою пьесу “Диссиденты” <...>, звонок из Парижа о том, что последний срок (согласно контракту относит<ель>но пьесы “Фанни Каплан”) истекает в Католическое рождество: 25 декабря. Это всего ужаснее» (8 декабря 1988 года)[922], “Фанни Каплан” (надеюсь, к середине апр<еля> поставить точку) (20-30 марта 1989 года)[923]. Увы, необходимое для «должного подъема» здоровье Венедикта становилось все хуже и хуже.

В 1988 году у Ерофеева обострились боли в горле. В середине марта его жена вместе с Яной Щедриной, ее мужем (выполнившим функции водителя) и Натальей Шмельковой отвезла Венедикта Васильевича на обследование в онкоцентр. «Галина отыскала хирурга Огольцову, которая делала Веничке первую операцию, — записала Шмелькова в дневнике. — В кабинет № 28 они вошли с Веничкой вместе. Долго не выходили. Ждала и молилась... Когда они вышли, по лицам их все поняла. Диагноз: один узел. Необходима операция. Будет полегче первой по продолжительности. Веня с трудом добрался до выхода. Его от волнения заносило»[924]. 20 марта Игорь Авдиев привез к Ерофееву священника, который соборовал его[925], а 26 марта Венедикта положили в онкологический центр — освободилось место. «Сначала Веничка был чуть ли не в панике, но потом, уже в больнице, быстро успокоился», — записала Наталья Шмелькова в дневнике.[926]

В апреле в палату к Ерофееву пришел знакомиться поэт Бахыт Кенжеев. «Веничка, конечно, большой ребенок: так и не развернул огромную плитку шоколада, которую принес Бахыт, чтобы не испортить красивую яркую обертку, так ему понравившуюся», — отметила Наталья Шмелькова[927]. «От встреч с Ерофеевым запомнил только, какой он был поразительно красивый и благородный, — пишет Кенжеев. — А еще: что он тихо сидел в углу, когда читали стихи, попивал водочку и приговаривал себе под нос: “Боже, ну отчего же это так невыносимо плохо!” При этом почему-то получалось не обидно». В октябре 1989 года Кенжеев написал стихотворение, навеянное «Москвой — Петушками», и посвятил его «В. Ерофееву»:

Расскажи мне об ангелах. Именно о певучих и певчих, о них, изучивших нехитрую химию человеческих глаз голубых.

Не беда, что в землистой обиде мы изнываем от смертных забот, — слабосильный товарищ невидимый наше горе на ноты кладет.

Проплывай паутинкой осеннею, чудный голос неведомо чей, — эта вера от века посеяна в бесталанной отчизне моей.

Нагрешили мы, накуролесили, хоть стреляйся, хоть локти грызи.

Что ж ты плачешь, оплот мракобесия, лебединые крылья в грязи?[928]