Венедикт Ерофеев: посторонний

К концу <19>70-х годов влечение к алкоголю стало носить периодический характер, пил, как правило, в компаниях по нескольку дней с интервалами до 2–3 недель. Жил в основном на зарплату жены, а также за счет гонораров, изредка получаемых за свою литературную деятельность[852]. С 1981 г. дважды перенес алкогольные психозы на фоне прерывания запоя, по поводу которых находился на лечении в б<ольни>це им. Кащенко. За последние годы существенно по характеру не менялся, оставались прежние интересы. Преобладал ровный фон настроения, ближе к веселому, с кратковременными и не очень выраженными спадами.

Последний раз стационировался в Б<ольни>цу им. Кащенко со 2 по 26 апреля 1985 г. <…> Был выписан в удовлетворительном состоянии, однако вновь стал прибегать к алкоголю. <…> При поступлении и первое время в отделении говорит тихим голосом, выражение лица печальное, жалуется на неприятные ощущения в горле, считает, что, возможно, это раковое заболевание <…>. Жаловался, что нет желания чем-либо заниматься, потерял интерес даже к чтению. <…> В отделении держался обособленно, обвязывал шею шарфом».

12 сентября по ходатайству Ирины Дмитренко и Михаила Мазурского Ерофеев был госпитализирован во Всесоюзный онкологический центр на Каширском шоссе, а 25 сентября прооперирован. По позднейшему признанию Ерофеева, наркоз почти не подействовал из-за неадекватности анестезии. «Я спросил: как ты, а он — он не мог говорить — написал на листе бумаги число, когда делали операцию, и нарисовал череп с костями», — вспоминает Марк Гринберг. Как тут не вспомнить последнюю главу ерофеевской поэмы? «Они вонзили мне свое шило в самое горло. Я не знал, что есть на свете такая боль, я скрючился от муки» (218). Это было написано за много лет до операции.

За несколько дней до того, как ложиться в онкологический центр, Ерофеев устроил «проводы» для своего «завораживающего голоса» (определение Татьяны Щербины). «Перед тем как Веня попал в больницу и последний раз мог своим голосом читать, он собрал какое-то количество людей и читал „Вальпургиеву ночь“. Как всегда, прекрасно», — рассказывает Елизавета Горжевская. О похожем выступлении Венедикта вспоминает Евгений Попов, который поделился и рядом вполне ожидаемых подробностей о водворении Ерофеева в больницу: «Слава Лён у себя на квартире организовал чтение „Москвы — Петушков“. Ерофеев как бы попрощался с голосом. Он читал, собралось человек, наверное, двадцать или тридцать. Читал-читал, потом ему надоело, и он сказал: „Я дальше читать не хочу, ну его…“ И началось пьянство обычное. Потом его повез Лён в больницу, в первый день его не приняли, потому что он пьяный был, с похмелюги. Туда не принимали в таком состоянии. Ему пришлось протрезвиться и уже тогда ехать». Спустя несколько месяцев после операции с помощью парижской ерофеевской подруги Ирины Делоне (Белогородской) через московскую ерофеевскую подругу Ирину Якир Венедикта удалось спасти от полной немоты. Ирина переслала Ерофееву дорогой и совершенно недоставаемый в Советском Союзе голосовой аппарат, который был оплачен возглавлявшейся Кириллом Ельчаниновым организацией «Русское студенческое христианское движение». «В последний день мая 19<86> г. мне доставляют (Ир<ина> Як<ир>) аппарат для говорения», — отметил Ерофеев в своем блокноте[853].

«Вене оперировали горло, много было узлов, и хирург ему прямо сказал: „Попытаемся что-нибудь сделать, хоть вы и запустили. Но предупреждаю вас, что своего прекрасного баритона вы лишитесь“, — вспоминает Тамара Гущина. — Так оно и произошло. Красивый был голос. Вена уже после первой операции начал говорить с аппаратом. Ему предлагали ходить на занятия к логопеду, заставляли разрабатывать речь — видимо, остатки голосовых связок остались, но разве он согласится? Нужно было упорство, преодоление трудностей: каждый день ездить, каждый день упражняться, и он не захотел. Ему почему-то показалось, что с аппаратом лучше, особенно когда прибор из-за границы привезли»[854].

9 ноября 1985 года, после октябрьских праздников, все еще лежа в онкоцентре, Ерофеев написал для Тамары Гущиной очередной отчет о своей невеселой жизни: «Мне осталось промаяться ровно две недели. Из 25 сеансов облучения 14 я уже одолел. И надо тебе сказать, побочные следствия этих полутораминутных процедур все-таки ощутимы: сниженность, в сравнении с октябрем, общего тонуса, сонливость, подверженность простудам и паникерству, раздраженность по пустяшным причинам и пр. Но это все легко проходяще. Сегодня, допустим, уже трое суток без облучений — и уже заметен возврат к прежним равновесию и бодрости <…> В ВОНЦе (Всесоюз<ном> онкол<огическом> науч<ном> цент<ре>) постыло до предела. Отсчитываю дни. Тешусь по мере сил стихами Горация и толстенным томом Вересаева „Пушкин в жизни“ (издание Чикаго, поэтому без русских купюр). Набросал, между делом, программу-minimum своих зимних занятий, и оказалось, что праздным быть почти не придется»[855].