Венера и Адонис

Бьет в грудь она себя, и сердце стонет, А ближние пещеры, как бы злясь, Назад к богине эти стоны гонят, Как будто бы усилить боль стремясь. Она раз двадцать всхлипнет: "Горе, горе!" И плачут двадцать эхо, стонам вторя.

О том, как дерзких юношей в рабов Любовь в безумстве мудром обращает, Как губит в детство впавших стариков, Она уныло песню начинает... Заканчивает скорбный гимн печаль, А эхо все уносит гулко вдаль.

Всю ночь звучат мотивы скучной песни, Часы влюбленных молнией летят... Что им всего на свете интересней, То, думают, любой услышать рад. Но часто их подробные рассказы Охоту слушать отбивают сразу.

Но с кем ей провести придется ночь? Ведь звуки эхо льстить бы ей сумели... Их слушать, как буфетчиков, невмочь В дыму таверны, за бутылкой эля. Им скажешь: "Да!" - они ответят: "Да!" И "Нет!" на "Нет!" услышишь ты всегда.

Вот жаворонок нежный! В час рассвета Он ввысь из влажных зарослей вспорхнет, И встанет утро. Прославляя лето, Величьем дышит солнечный восход И мир таким сияньем озаряет, Что холм и кедры золотом пылают.

Венера солнцу тихо шлет привет: "О ясный бог и покровитель света! Свет факелов и звезд далекий свет, Весь этот блеск - твое созданье это... Но сын, рожденный матерью земной, Затмить сумеет свет небесный твой".

И к роще миртовой Венера мчится, Волнуясь, что уж полдень недалек, А весть о милом в тишине таится... Где лай собак и где гремящий рог? Но вдруг возникли отклики в долине, И вновь на звуки понеслась богиня.

Она бежит, а на пути кусты, Ловя за шею и лицо целуя, У бедер заплетаются в жгуты... Она летит, объятья их минуя. Так лань, томясь от груза молока. Спешит кормить ягненка-сосунка.

Но, услыхав, что псы визжат в тревоге, Она дрожит, как тот, кто вдруг змею Зловещей лентой встретив на дороге, Замрет и в страхе жмется на краю... Так вой собак, звучащий за спиною, Всю душу наполняет ей тоскою.

И ясно ей, что здесь идет со львом, С медведем или вепрем бой кровавый... И там, где в кучу сбились псы кругом, Ей слышен визг и вой орды легавой. Уж очень страшен псам свирепый враг: Кому начать - им не решить никак.

Ей в уши проникает визг унылый, Оттуда к сердцу подступает он, И в страхе кровь от сердца рвется с силой И каждый атом в ней оледенен... Так, офицера потеряв, солдаты Бегут позорно, ужасом объяты.

Потрясена картиною такой, Она застыла в трепетном волненье, Пока себе не говорит самой, Что это - лишь пустое наважденье, Что успокоиться она должна, И вдруг под елью видит кабана.

Все в алых сгустках, в белой пене рыло, Как будто с молоком смешалась кровь... Ей снова страх оледеняет жилы, И мчится прочь она в безумстве вновь. Вперед, назад - блуждает и плутает, И кабана в убийстве обвиняет.

Меняя в горе тысячи путей, Она по ним же пробегает снова. То медлит, то опять летит быстрей... Так пьяный ум, бессвязный, бестолковый, Все видит, ничего не уловив, За все берясь и тотчас вновь забыв.

Вот в чаще утомленный пес ютится, И где хозяин - он сказать бы рад, Другой все раны зализать стремится: Прекрасный способ, если в ране яд! А вот и третий, изнуренный боем... Она к нему, но он встречает воем.

Когда замолк его зловещий вой, Бредет еще один, угрюмый, черный, Терзает душу визг его глухой... А с ним другие, кончив бой упорный, Пушистые хвосты влачат в пыли: Почти все псы уж кровью истекли.

Всегда и всюду смертные страшатся Любых видений, знамений, чудес... В них как бы откровения таятся, В них узнают пророчества небес. Так в ней от страха сердце замирает, И к Смерти жалобно она взывает.

"О злой тиран, - так Смерть она зовет, Любви разлучник, мерзостный и тощий! Зачем ты душишь красоты восход, Угрюмый призрак, ненавистной мощью? Всю красоту свою, пока дышал, Он розе и фиалке отдавал.

Ужель умрет он? Чтобы ты сразила Такую красоту? Не может быть... А впрочем, что же? С той же страшной силой Ты наугад, вслепую можешь бить! Ты в старость метишь, но стрелою звонкой Ты мимо цели в грудь разишь ребенка.

Заране это зная, словом он Отбил бы натиск беспощадной силы, Враг людям с незапамятных времен, Ты не сорняк, а ты цветок сгубила. Он с золотой стрелой Любви шутил, Но Смерти черный лук его сразил.

Ужель ты слезы пьешь, властитель горя? Что даст тебе окаменелый стон? Зачем же вечный сон застыл во взоре, Хоть все глаза учил прозренью он? Что скажешь ты Природе в оправданье, Исторгнув лучшее ее созданье?"

Она теперь отчаянья полна... Как шлюзы, веки падают, скрывая Хрусталь ручьев, и по щекам волна На грудь струится, серебром сверкая. Но дождь серебряный, сквозь шлюзы вмиг Прорвавшись, на свободу вновь проник.

О, как глаза и слезы в дружбе слиты! В слезах - глаза, а слезы - в них видны! И хоть со щек они дыханьем смыты, Друг в друге хрустали отражены... Как в бурный день, где вихри дождь сменяют, Вздох сушит щеки, слезы - увлажняют.

Столь разны чувства, но беда одна... Кто может лучшим в горести считаться? Какое главным назовет она? В борьбе за первенство они теснятся... Нет, все равны. И вот они толпой Сошлись, как облака перед грозой.