Венера в мехах

Она опустилась в кресло и повернулась спиной к нему, но он не уходил. Он упал перед ней на колени, но она оставалась холодной и равнодушной. Он обнимал руками ее колени и умолял сжалиться над ним, как приговоренный к смерти, пока она не согласилась позволить ему влачить и впредь рабские цепи.

Прошло несколько лет. Странная пара вдруг уехала на восток. Долго мраморный дворец стоял пустой. Однажды принцесса снова показалась в своей гондоле на озере, и рядом с ней сидел маэстро, бледный, со впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами.

В парке росла группа кипарисов. Здесь Дёлер любил сидеть по вечерам и мечтать.

– На этом месте я желал бы быть погребенным, – сказал он однажды принцессе.

Его желание осуществилось.

Следующей весной угасла последняя искра жизни в нем, и пылкий, беспокойный дух его нашел наконец успокоение под тихими кипарисами озера Комо.

Асма

Произошло это в одном большом полуславянском городе, принадлежащем Австрийской империи, когда я молодым офицером служил в местном гарнизоне.

Директор городского театра с необычайно пестрым составом артистов всякого рода, имея, по-видимому, какую-то необыкновенную новинку для публики, расклеил однажды по городу колоссальные кричащие афиши, в которых объявлял о выступлении молодой атлетки Асмы Роггановой. Главной приманкой обещанного афишами представления и была эта артистка, о красоте которой директор, распивавший с нами иногда бутылку венгерского, рассказывал нам настоящие чудеса.

Была ли она действительно русская?

Одно время в мире артистов и наездников господствовали исключительно французские и итальянские имена, потом наступил период англомании. Когда затем на первый план выступили славяне – поляки и русские, – и их писатели, художники и певцы повергли в изумление весь мир, в моду вошли русские имена. Немецкие писатели называли себя Самаровыми или Шубиными, а их примеру последовали цирковые артисты, героини трапеции.

Я познакомился с Асмой Роггановой еще раньше, чем она выступила перед публикой, обязанный этим любезной предупредительности директора, который привел к нам нетерпеливо ожидаемую артистку в первый же вечер ее прибытия.

Первое впечатление было похоже на сильное разочарование. Асма оказалась высокой, крепко сложенной женщиной – красивой, правда, но грубой и неуклюжей. По типу она могла быть и русской, но и немкой из Северной Германии, потому что и на восточном германском побережье встречается этот тип здоровой женщины с круглым, светлым лицом, с небольшим своенравным носом и с великолепной массой волос женщины-Самсона.

Меня лично больше всего поразили с первого взгляда ее чудесные зубы – рот хищного зверя – и затем ее серые глаза, не особенно большие и без блеска, но совершенно необыкновенные по выражению в них непреклонной, несокрушимой воли, – глаза укротительницы зверей или гипнотизера.

Муж ее, носивший французское имя, был маленького роста, худощавый южанин с очень живой речью, с драматической жестикуляцией, недурной рассказчик, умевший овладевать напряженным вниманием большого общества, когда рассказывал о забавных или о страшных приключениях.

Вечером следующего дня состоялось первое представление. Первый же вечер заставил нас уверовать в необычайное искусство Асмы Роггановой – до того, что широковещательные афиши показались нам бледными и скромными перед этим изумительным феноменом. Прежде всего она оказалась на подмостках страшно интересной женщиной. В миг один бесформенная куколка превратилась в очаровательнейшую бабочку! Когда муж снял с нее темный меховой плащ, перед нами предстала атлетка в своем блестящем рабочем костюме женщиной идеальной красоты, способной посрамить все мраморные статуи богинь.

Вскоре мы должны были преклониться и перед артисткой в ее лице. Дав нам в нескольких номерах образцы своей силы, она приступила к главному номеру программы. С помощью веревки Асма вскарабкалась на трапецию, колыхавшуюся высоко под потолком здания, – в это же самое время муж ее показался почти на противоположном конце зала на галерее и занял свой пост на трамплине.

Асма Рогганова отвязала вдруг трапецию и вцепилась зубами в узел веревки, которой была привязана эта трапеция. За минутой всеобщего волнения в зрительном зале наступила могильная тишина – все замерли, затаив дыхание. Музыка играла марш. Асма с улыбкой на устах кивнула головой своему мужу – вмиг тот перелетел через весь зал и повис, уцепившись своими сухощавыми нервными руками на трапеции, которую крепко держала в зубах его жена.

Громом аплодисментов было встречено это необыкновенное по смелости упражнение, и восторг публики становился еще более бурным при виде ряда интересных фокусов, исполненных французом на трапеции – между небом и землей, в полной зависимости от произвола красивой, улыбающейся жены или, вернее, ее крепких зубов.