Венерин волос

— Только что хотела тебе сказать что-то, и вот надо же, выпало из головы! У меня в последнее время какие-то провалы в памяти. Что-то носишь с собой ненужное всю жизнь, а что нужно — поди вспомни! Смотри, Лаокоон! Всю жизнь мечтала увидеть настоящего Лаокоона! А ты знаешь, что его нашли без руки и приделали новую, а Микельанджело посмотрел и сказал, что рука должна держать змею не сверху, а сзади, за головой, или, наоборот, не сзади, а сверху, уже не помню. А потом, через столетия, нашли ту, настоящую руку — и оказалось все именно так, как он сказал. Пошли, хватит ворон считать!

Они останавливаются у перекрестка.

— Смотри-ка! И тут все прут на красный!

Снова достает из рукава платок, вытирает распухший нос. Над верхней губой прыщики — наверно, выдергивала пинцетом волосы.

— Скажи, а ты видел настоящего Лаокоона? В Ватикане?

— Видел.

— И что?

— Ничего.

— Как это? Ты что? Разве так можно? Это же Лаокоон! Троянский конь! Разгневанная Афина! Древние греки! А как прекрасно античный скульптор изобразил страдания на лице отца, на глазах которого погибают оба его сына! Это же сама бессмертная красота! Это же навеки схваченное в камне прекрасное! А рука, скажи, куда тянется его рука — вверх или назад, за голову?

— Я не помню.

— Но как же так? Ты зачем приехал в Рим?

Вышли на piazza Colonna. В нос бьет запах кожи от расставленных на тротуаре сумок. Только Гальпетра нагибается пощупать одну из них, как негр-продавец, продев в обе руки по дюжине сумок, убегает. Наверно, ему дали знать, что показалась полиция. Сумки под вздернутыми руками — будто расправленные крылья.

— Устала. И ноги болят. Может, посидим вот тут?

Присаживаются на перила железной ограды вокруг колонны Марка Аврелия. Туристы разглядывают барельефы в бинокли. На барельефах римляне побеждают сарматов, а наверху Павел с мечом. Гальпетра, кряхтя, наклоняется, развязывает тесемки на тапках. Кругом голуби. Один хлопает крыльями над ее головой, вздымая на мгновение приклеенную скочем бумажку. Гальпетра отмахивается:

— Ишь, разлетались!

Стаскивает сапоги с разводами проступившей соли. Разминает пальцы на ногах.

— Что же ты, сидишь в Риме и никуда не ходишь?

— Почему, хожу. Вот вчера ездил на старую Аппиеву дорогу.

— Ну, и что там?

— Дорога. Камни. Старые, стертые. Колеи от колес в камнях. Вдоль этой дороги были распяты спартаковцы. Шел и вспоминал, как в детстве смотрел в нашем ДК на Пресне фильм «Спартак» и как потом мы играли в гладиадоров, а щитами были крышки от ведер. Тогда на этажах стояли ведра для пищевых отходов. Мы воровали эти крышки, а дворничиха на нас ругалась.

Подползает старуха, опять та самая, с Электрозаводской. «Прего! Манджаре!» Рука трясется. Пальцы черные.

— Вот, и дать-то нечего, — вздыхает Гальпетра, пододвигая сапоги к себе поближе, на всякий случай. — Ну, и все? Больше ничего там не было на этой старой дороге, как ее, где спартаковцы?

— Там еще есть церковь, называется Domine quo vadis. У Сенкевича есть такой роман — «Камо грядеши».

— Знаю. И что?

— Я туда зашел. Внутри никого не было. Только бюст Сенкевича. Хотел идти дальше, но тут увидел в проходе на полу белую плиту под решеткой. Подошел поближе. В ней следы, отпечатки босых ног. На этом месте Христос явился Петру, и на камне остались его следы. Я наклонился, чтобы рассмотреть получше. Огромные ножищи, больше, чем у меня. И совсем плоские. Ярко выраженное плоскостопие. И так вдруг захотелось их потрогать. Я уже протянул руку, но тут мне стало не по себе.

— А чего так?

— Если все обман, и это работа какого-то камнетеса — поставил свою ногу, обвел и стал вытесывать — то зачем трогать? А если это ноги действительно — Его? Того, чьи последние слова были: «Отец, почему ты меня оставил?!». Тут раздались шаги — откуда-то из боковой двери быстро вышел священник в черной сутане — что-то дожевывая. Увидел меня с протянутой рукой. Я смутился, одернул руку, а он улыбнулся, закивал головой, — мол ничего, ничего, трогайте, можно! И добавил, что это все равно копия.

— Так и знала! — Гальпетра вздохнула. — А куда же дели настоящий камень?

— Я так и спросил. Оказывается, в церковь все время забирались, воровали, и оригинал перевезли в другую церковь, Сан-Себастьяно, она там недалеко, дальше по Аппиевой. Я пошел туда. Это не церковь даже, а огромный собор. Бродил по нему — и никак не мог найти, где выставлен камень. Под потолком висел великан с золотыми волосами. Свисает с потолка и смотрит в окно — что там? А за окном небо вымощено облаками, старыми, стертыми, будто плитами с Аппиевой дороги. Спросил какого-то падре про следы. Он кивнул на боковой алтарь справа от входа. Там решетка, стекло. Было темно и ничего толком не видно — стекло отсвечивало. Поискал, куда бросить монетку — у них тут в церкви, чтобы зажегся на минуту свет, нужно платить — не нашел.

— И все?

— И все.

— Так и не увидел?

— Нет.