Венец

Реформы вызвали такую ненависть к царю и к Романовым вообще, что отдача её видна и революциях. Русское дворянство не простило русскому царю освобождения русских людей.

Правителю не нужны рабы. У него в руках государство, самый мощный аппарат насилия. Рабы нужны аристократам. Чем аристократик меньше, тем сильнее ему нужны рабы. «Соль земли», «цвет нации», «лучшие люди русские» не могут существовать без рабства, поддерживаемого государственным репрессивным аппаратом. Энгельгардт вдоволь поиздевался над своими современниками, негодными ни к ведению хозяйства, ни к службе — только в паразиты.

«Белая кость» давит на государя, требуя превратить соотечественников в «чёрную кость». Спорить с «опорой трона», с борцами за «веру, царя и отечество» — рискованно. Да и так ли необходимо? — Есть более важные дела: война, празднества, собор новый освятить…

Кроме этой, классовой причины, есть и вторая, личная. Ни один из правителей Руси/России не попробовал долю раба на своей шкуре. Каждый судил со стороны: надо иметь «хороших» рабовладельцев. Как я. «И раб судьбу благословил».

Я уверен, многие из десятков русских правителей говорили себе:

— Да, отменить рабство — хорошо бы. Но… Опасно, несвоевременно. Война, недород, на бал надо собираться, что-то голова болит… Потом как-нибудь.

Во Всеволжске нет рабовладельцев. Поэтому опасность недовольства аристократов я воспринимал… умозрительно.

Да, есть на Руси две тысячи боярских семейств, которые будут недовольны. Да, пара сотен из них пойдёт на вооружённый мятеж. Их надо будет вырезать. В чём проблема? Тех же эрзя Пичая или кыпчаков Башкорда от моих дел погибло больше.

Конечно, есть подробности: как не допустить их объединения, как ослабить возмущение. Это вопрос технологии: она должна быть правильной.

Ещё: отмена рабства вовсе не было экономической проблемой, как во времена Александра II Освободителя. Холопы на «Святой Руси» существенной доли ВВП не производят. Важнее социальные последствия: ослабление боярства, для которого рабы — из важнейших ресурсов.

Но и это не было для меня важно. Никакие логические, политические, экономические, духовные… суждения не имели значения. Я просто отметал любые возражения: будет вот так. С остальным — разберёмся.

По Юнгу: «Человек, который не прошел через ад своих страстей, никогда не преодолеет их».

Я — прошёл. Я — преодолел. И вас заставлю.

Чистый тоталитаризм.

Я нагло, возможно — безосновательно, навязал свою волю восьми миллионам жителей этой страны.

«Так жить нельзя и вы так жить не будете».

— Почему?

— Потому что я так решил.

— Нет! Мы против! Мы будем сражаться!

— Сражайтесь. И сдохните.

Мой собственный опыт, пара месяцев проведённых здесь, в этих подземельях и хоромах, эмоции «орудия говорящего», статус, не наблюдаемый со стороны издалека, но прочувствованный изнутри, не оставляли мне выбора. Абсолютная истина, «Карфаген должен быть разрушен», холопство должно быть уничтожено.

Я всё равно бы пошёл до конца, хоть бы и против всех. «Очертя голову».

Повторю: любые суждения значения не имели, были вторичны, малозначимы. Решающий аргумент: мой личный опыт, мои личные эмоции. Мой «крокодил» выбрал цель, моя «обезьяна» построит к цели дорогу.

«Человек — мера всего сущего». И этот человек здесь — я.

По счастью, позиция Боголюбского была близка моей. Он, исходя из своего понимания христианства, из традиции привлечения вольных людей для заселения Залесья, относился к моим идеям положительно. А поток измен, клятвопреступлений аристократов приводил его в бешенство. Оставлять души христианские во власти предателей, пособников Сатаны — грех.

Андрей значительно лучше меня ощущал риски и границы возможного. Поэтому ничего не делал. А я, вновь вдохнув воздух этих, «родильных» для меня, застенков, полюбовавшись на иконы и плети, не мог отступиться, не мог остановиться. Поэтому делал я. А он, убедившись в отсутствии немедленной «кровопускательной» реакции вятших, соглашался.

Попытки достучаться до разума, чести, совести «соли народа русского» — успеха не имели. Пришлось загонять конкретных людей, от которых зависело решение, как крысу, в угол. Вот тогда, услышав их публичное согласие, Боголюбский сказал «быть по сему, делай».

Об этом — чуть позже.

Глава 574

Всё по-прежнему. Как тогда. Плеть, икона. Стол. На котором мне собирались уд урезать. Пугали. Кажется. И по сю пору не знаю: Саввушка мог принять такое решение? Древние римляне в один из периодов своей истории очень ценили евнухов. Не для управления гаремами, как позднее на Востоке, а в качестве сексуальных партнёров.

«Мы — Третий Рим»? Или здесь ещё не доросли до уровня основателей европейской цивилизации?

Не вижу клещей. Тогда откуда-то притащили здоровенные клещи. По металлу. Чёрные, заржавевшие в сочленении, с окалиной в нескольких местах. Подручный с натугой растягивал их рукояти, железо визжало…