Венец

Брюнхильд Муха отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Она повела Кристин через переулки за церковью Клемента на север, к реке. Здесь стояло несколько обособленных домиков на склоне речного берега. Они зашли между каких-то изгородей, и тут подошел к ним Эрленд. Оглядевшись по сторонам, он снял с себя плащ, закутал в него Кристин и надвинул ей капюшон на самое лицо.

- Что ты думаешь о моей уловке? - негромко и быстро спросил он. - Ты, верно, считаешь, что я поступил нехорошо, но мне нужно поговорить с тобой.

- Пожалуй, нам мало пользы думать о том, что хорошо и что нехорошо, сказала Кристин.

- Не говори так, - взмолился Эрленд. - Вся вина лежит на мне... Кристин, я тосковал по тебе каждый день и каждую ночь, - прошептал он у самого ее лица.

Дрожь пробежала по ее телу, когда она на мгновение встретилась с его взором. Она почувствовала себя преступницей, что могла думать о чем-либо, кроме любви к нему, когда он так смотрит на нее.

Брюнхильд Муха ушла вперед. Эрленд спросил Кристин, когда они вошли во двор:

- Хочешь, пройдем в жилую горницу или же поговорим наверху в светличке?

- Как хочешь, - отвечала Кристин.

- Наверху холодно, - тихо сказал Эрленд. - Придется лечь в постель... - И Кристин только кивнула. - Только Эрленд запер за ними дверь, как Кристин очутилась в его объятиях. Он сгибал ее, как тростинку, ослеплял и душил поцелуями, в то же время нетерпеливо срывая с нее оба плаща, которые бросил на пол. Потом он поднял девушку в светлой монастырской одежде высоко на руки и понес ее на свою постель. Испуганная его бурным порывом и своим собственным внезапным влечением к нему, Кристин обняла его и спрятала лицо на его плече.

В светличке было так холодно, что при свете стоявшей на столе свечи они видели пар от своего дыхания. Но в постели было много разных одеял и мехов; сверху лежала большая медвежья шкура, и они натянули ее на себя и покрылись ею с головой. Кристин не знала, сколько времени она пролежала там в его объятиях, когда Эрленд заговорил:

- Теперь нужно поговорить о том, что должно быть сказано, моя Кристин, - я, право, не смею задерживать тебя слишком долго!

- Я посмею остаться здесь на всю ночь, если ты захочешь, - прошептала она ему в ответ.

Эрленд прижался щекою к ее щеке.

- Тогда я не был бы твоим другом! И так уже все достаточно плохо, но я не допущу, чтобы по моей вине люди злословили о тебе.

Кристин не отвечала - слова его больно отозвались в ее сердце: она не понимала, как это может говорить так он, приведший ее сюда, в дом Брюнхильд Мухи!

Но теперь им уже нельзя было больше пользоваться таким способом, чтобы встречаться, а найти новый было нелегко. Эрленд ходил к вечерне в монастырскую церковь, и после службы у Кристин иногда оказывалось поручение к кому-нибудь из живущих при монастыре мирян: тогда им с Эрлендом удавалось украдкой обменяться несколькими словами у плетней в темноте зимних вечеров.

Кристин пришло в голову попросить у сестры Потенции разрешения посещать старых, изможденных работою женщин, которых монастырь содержал Христа ради и которые жили в домике в одном из близлежащих нолей. За домом стоял сарай, где женщины держали корову; Кристин вызвалась ходить за ней во время своих посещений, и вот сюда-то она и впускала к себе Эрленда.

С легким удивлением заметила она, что как ни рад был Эрленд бывать у нее, однако ему было обидно, что она могла придумать такую уловку.

- Ты познакомилась со мной не на пользу себе, - сказал он однажды вечером. - Теперь ты научилась прибегать к таким хитростям.

- Тебе-то уж не следовало бы упрекать меня в этом! - огорченно ответила Кристин.

- Я не тебя и упрекаю, - быстро и смущенно сказал Эрленд.

- Я и сама не думала, - продолжала она, - что мне так легко будет лгать. Но если очень нужно, все сможешь.

- Это не всегда верно, - сказал Эрленд прежним тоном. - Помнишь ли, как ты зимою не могла сказать своему жениху, что не хочешь выходить за него?

Кристин ничего не ответила на это, только провела рукой по его лицу.

Никогда она не чувствовала большей любви к Эрленду, как именно в те минуты, когда он говорил ей такие вещи и огорчал ее или заставлял удивляться. Она рада была принять на себя вину во всем, что было постыдного и дурного в их любви. Если бы у нее хватило мужества поговорить с Симоном так, как следовало бы, то теперь они бы уже сильно подвинулись к благополучному концу. Эрленд сделал все, что было в его силах, когда говорил с родичами о своем предполагаемом браке. Это она повторяла себе, когда дни в монастыре становились длинными и печальными, - Эрленд хотел устроить все как можно лучше и правильней. С легкой, нежной улыбкой вспоминала она, как он развертывал перед нею картину их свадьбы: она поедет в церковь верхом, в щелку и бархате, ее поведут к брачному ложу в высоком золотом венце на распущенных волосах.

"На твоих прекрасных, прекрасных волосах!" - говорил он, пропуская между пальцами ее косы.

- Но для тебя это будет не так, как было бы, если бы ты раньше не владел мною! - задумчиво сказала Кристин, когда однажды Эрленд говорил так.

Он бурно заключил ее в объятия.