Венец безбрачия

— Ешь, богатырем вырастешь! — вмешалась Гюрза Горгоновна, выхватывая ложку. Ну да, два метра — не потолок. — Ложечку за матушку…

Выражение «единственный мужик в семье» стало приобретать второй, пугающий смысл.

— Плохо, что у нее ноги, — вынесла вердикт Анаконда Горынышна, покачав седой головой и позвякивая золотыми украшениями. — Ой плохо.

Где-то русалочка предложила мне обмен, но я категорически воспротивилась. Голос, пожалуй, возьму. Надо же чему-то прорезаться, глядя на этот произвол!

Тетки шарили по кастрюлям, кривились, поглядывая на меня с укором общества по защите прав маменькиных сынков. Чешуйчатый матриархат устроился на моей кухне, глядя на меня, как на плесневелую колбасу на полке.

— Мне кажется, что она старовата, — скривилась Гадюка Горгоновна, сощурив змеиные глаза. Я не знаю, кто тут староват, но разница в возрасте в несколько сотен лет в пользу жениха как бы намекает на то, что он мне годится в те самые родственники, которые с упреком смотрят с фамильных портретов. А его бабушка вообще не к ночи будет помянута.

— Что такое ноги? А ничего! — кивнула Анаконда Горынышна, сверкнув глазами, пока я пыталась подобрать челюсть и слова. Если в аду кому-то икнулось, то я даже знаю кому. — Две уродливые подпорки. А если детям передадутся по наследству? Что тогда? Будут прыгать и бегать! Позор! Позор для семьи!

В клубе «Единственный мужик» по традиции есть свой генетик, который на глаз определяет набор твоих хромосом, прикидывает, на какие хромосомы ты хромаешь, и тут же прогнозирует, в кого пойдет потенциальное потомство.

— Я ей ребенка своего не доверю! — возмутилась Медуза Горгоновна, а мне прекрасно было видно, как шевелятся ее волосы при виде моего вчерашнего супа. Бросив на меня перекрестные взгляды, словно автоматные очереди, серпентарий единомышленников продолжил держать семейный совет.

— Девушки, бабушки и женщины, — усмехнулась я, поднимая брови и глядя, как падает на пол крышка от кастрюли. — А теперь слушайте меня внематочно. Мне нужно сильное плечо, на которое я могу опереться в трудную минуту, а не зеленая сопля, которая мажется о мою жилетку. Мне нужен мужик, который не умрет рядом с холодильником от голода и которого не надо кормить с ложечки и утирать ему ротик. Так что ваш сын, племянник и внук мне не подходит!

— Что?! — взвизгнула Медуза Горгоновна, хватаясь за сердце. Ее сестры поддержали ее, пока жених нудил, чтобы его отвели по мужским делам… Ну да, прямо бизнесмен, который не может провернуть грязное дельце без поддержки, помогающей ему правильно сесть и решающей вопросы с бумажной волокитой.

— Ты ему хвостик подержишь? — перешептывались сестры.

— Пустите! — взмолился питон Вася, пытаясь нашарить ближайшую родственницу.

— Сиди! Тут твоя судьба решается! — отрезала Анаконда Горынышна и грозно щелкнула хвостом, как кнутом. — Тут тебе такую невесту подсунули! Просто ужас! Мало того что хвоста нет, лентяйка, вид у нее нездоровый!

— Нездоровое здесь только чье-то любопытство, — ядовито ответила я, претендуя на очковую кобру, потому что не в меру любопытные потенциальные родственники уже обшарили всю мою кухню! Ага, срок годности на мне уже истекает, лежу я себе на полке старой колбасой с налетом горького опыта, о которую ломают зубы.

— Ничего, перевоспитаем! — дала мне шанс Медуза Горгоновна, видимо, вспоминая мой щедрый подарок.

— Я хочу, — начал питончик Вася, но на него тут же зашипели. У четырех нянек дитя слепое! И скоро сделает лужу.

— Чем болела в детстве? — спросила голосом прокурора Анаконда Горынышна. — Полностью все, чем болела. Учти, мы хотим здоровое потомство.

В этот момент меня осенила мысль, что, если я прикинусь самым больным в мире человеком, они дружно уползут обратно, забрав с собой своего единственного мужика в семье.

— Ой, — всхлипнула я, вспоминая вполне обычное детство. — Страшно говорить. Были ветрянка, корь, краснуха, чесотка, экзема, мокнущая и обычная, ангины постоянные, грипп сезонный, свинка, синдромы всякие… Как говорила моя мама, век живи — век лечись.

Я даже почесалась для убедительности, разразившись натужным кашлем.

— Так что здоровьем я слаба, — вздохнула я, снова кашляя. — Мне не журавль в небе и даже не синица в руках, а утка под кроватью и голуби на памятник светят.

— Это не страшно. Нам это не передается. Вот, например, ползунок постоянно в детстве болел. То чешуя отваливалась, мы травами мазали, то в глаза капали. Помню, как купаем мы его, а у него на паховой пластине чешуя отваливается…

— Ну мам, не надо! — возмутился жених, пока я гипотетически пыталась выяснить, что такое паховая пластина. Мне уже однажды рассказывали семейную историю болезни, пока мы сидели за столом с потенциальным ухажером. Цвет какашек, температура, все простуды, странные сыпи — через сорок минут я знала о возможном кандидате больше, чем его лечащий врач. Половина диагнозов была несовместима с жизнью, другая половина — с супружеским долгом. Так вежливо мне еще никогда не намекали, что я слегка не подхожу.