Венец безбрачия белого кролика

– Он просто робот, – быстро сказал Боря, – не стоит переживать. Скоро аккумулятор зарядится, пакостник начнет хамить.

Демьянка шумно вздохнула и устроилась около подарка Олега. Голову собака положила на край подушки, тело уместила на свисающей части пледа.

– Даже псинка его жалеет, – не выдержал я.

Борис схватил меня за руку.

– Демьянка просто любит устроиться помягче и потеплее. Ничего более. От того, что мы стоим над Иннокентием, процесс зарядки не ускорится. Когда он у нас только появился, то торчал в розетке более двенадцати часов. А я, кажется, нашел близкую подругу Софьи.

– Да? – обрадовался я. – Кто она?

– Елена Филиппова.

– Как вам удалось ее найти? – спросил я. – Обычно вам соцсети помогают. Но Задирайкиной в Интернете нет.

Борис пошел по коридору, объясняя на ходу:

– Просто я подумал: если кто-то, мне дорогой, не явится вовремя домой или не позвонит мне, я начну волноваться. А женщины тревожнее мужчин, как они поступят, если о ком-то беспокоятся?

– Примутся обзванивать морги, – воскликнул я, – больницы…

– Начинают почти всегда с морга, – заметил Боря, – есть у меня один приятель, патологоанатом с большим стажем. Вот я его и попросил разузнать: не искала ли какая-то дама Софью Задирайкину…

– И он выяснил, что звонила Елена Филиппова, – перебил его я.

Боря сел к столу и открыл ноутбук.

– Нет. Никто Задирайкиной не интересовался.

– Как же вы узнали про Филиппову? – удивился я.

– Илья начал по своим каналам узнавать и услышал про тело самоубийцы. На шее обнаружили цепочку с медальоном, размером с пол-ладони. Он открывался. Внутри была записка: «Я – Софья Задирайкина. О моей смерти прошу сообщить Елене Георгиевне Филипповой». И указаны два номера. Один – мобильный, а вот второй… Когда Илья мне его продиктовал, я сразу подумал: где-то уже видел этот набор цифр. И тут же сообразил: это домашний номер Софьи.

Я сделал сам собой напросившийся вывод:

– Они жили вместе.

– Вероятно, – кивнул Боря, – но не точно. Я с женщиной не беседовал.

– «Лена, прости», – вспомнил я фразу из предсмертной записки Задирайкиной.

– Можно подумать, что эти слова адресованы Филипповой, – подчеркнул Боря, – но «Лена» – весьма распространенное имя.

– Завтра необходимо поговорить и с ней, и с Майоровым… – начал я.

И тут раздался звонок в дверь. Борис направился в прихожую, оттуда спустя пару мгновений раздался голос Ирэн, матери Олега.

– Что это у вас на полу валяется?

– Не обращайте внимания, – сказал Боря, – просто механизм заряжается.

– Мужчины не умеют поддерживать порядок, – запричитала Ирэн. – А где Ванечка?

– Здесь! – крикнул я.

Соседка вошла в комнату.

– Как дела?

– Спасибо, хорошо, а у вас? – машинально ответил я.

– Нашли Марго?

– В процессе, – сказал я, – есть некоторый успех, но докладывать пока рано. Ваша невестка упоминала когда-нибудь Софью Задирайкину?

– Не припомню, – ответила Ирэн.

– Может, говорила о Максиме с той же фамилией? – продолжил я.

Лицо соседки сморщилось так, словно она хлебнула лимонного сока.

– Со мной нахалка не беседовала. Только не вздумайте спрашивать Олега. Он не должен знать, что я, желая ему помочь, ищу подлую тварь.

– Не беспокойтесь. Я всегда блюду интересы клиента, – твердо пообещал я.

– Работайте побыстрее, – распорядилась клиентка, – но я, Ванечка, пришла по другому вопросу. Николетта Адилье пригласила меня на карнавал.

Я постарался изобразить радость.

– Отлично. Надеюсь, вам там понравится.

– Я тоже устраиваю сейшены, – кокетливо прочирикала Ирэн.

Я, навесив на лицо самую любезную мину, кивнул. Сейшены! А у Николетты – суаре. Госпожа Адилье пошла по французскому пути, а матушка Олега – по английскому.

– У меня обычно на концерт, – вещала далее Ирэн, – собираются ценители настоящей музыки, не дынц-брынц-тынц. Сначала мы наслаждаемся игрой пианиста, скрипача, виолончелиста, слушаем орган.

Я вздрогнул. Орган? Неужели Котин установил его в своих апартаментах? Хотя, как говорит Таисия, верная домработница маменьки: «У денег ума нет».

– Далее лекция, – частила Ирэн, – по искусству, литературе, истории. Потом чай, обсуждение того умного и прекрасного, что мы узнали. Простонародные забавы вроде костюмированного бала я никогда не устраивала. Мой отец, академик, отличался консервативными взглядами, говорил: «Ленин считал, что искусство принадлежит народу. Отлично. Не могу спорить с Владимиром Ильичем. Пусть искусство принадлежит пролетариату и крестьянству, но я не принадлежу к сим сословиям. Мне их искусства не надо». Поэтому мы никогда не смотрели советское кино, не ходили в театр, если там давали пьесу под названием «Коммунизм шагает по планете», не слушали песни вроде «Комсомол – моя судьба». Чайковский, Моцарт, Бах, Чехов, Бунин, Куприн – вот интересы моих родителей. У нас не отмечали Новый год. Только Рождество. И Первое мая батенька и матушка игнорировали, они любили Пасху. А седьмого ноября мы все одевались в черное. Поэтому я сейчас в растерянности. Карнавал? Для меня это новый опыт, не хочется попасть впросак. Мамочка моя говорила: