Венец Девы (СИ)

  Местной достопримечательностью считались здешние источники света, что понятно уже из названия. Фонари стояли по обе стороны от дороги. Каждый фонарь был уникальным в своем роде произведением искусства: столбы фонарей имели руки и были одеты во фраки, на головах их были шляпы, в руках - иногда зонтики, иногда - трости, иногда - букеты цветов. У одного, видимо, наиболее воинственного из здешних франтов, была шпага, которую он как бы уже тянул из ножен, чтоб применить по назначению. Фонари эти были, конечно же, чугунные. Их некогда отлил некий мастер, неизвестно когда конкретно, хотя случится это должно было не так давно, если судить по качеству работы, - и это была далеко не единственная связанная с фонарями тайна. Удивительные вещи происходили на улице Манерных фонарей с наступлением темноты.

  - А что, малой? Папенька-то уехал! - раздалась насмешливо откуда-то сверху. Говоривший имел противный, гнусавый голос. Он к тому же был еще и тонким, почти визгливым, как у Эльзы, когда мальчики доводили ее своим непослушанием.

  Себастьян вздрогнул и поднял глаза, но свет помешал ему увидеть говорившего сразу, и только когда неизвестный соизволил сделать шаг в сторону, перекрыв своим телом лучи светила, - только тогда мальчик увидел трубочиста. И хотя расстояние между ними было немаленьким, Себастьян сумел рассмотреть лицо неизвестного в мельчайших подробностях. Во многом тому поспособствовала незаурядность внешности трубочиста, совершенно несоответствующая его голосу. Фигура трубочиста была мясистой, коренастой, ничуть не атлетической, но в силе человека, обладавшего ею, сомневаться не приходились. Такие здоровяки не слишком-то ценились в цеху трубочистов, зато в некоторых "других" вопросах, которыми трубочисты "официально" не занимались, силачи вроде этого еще как пригождались.

  "Это должна быть очень большая труба, чтобы такой здоровенный дядька сумел в нее протиснуться, - подумал Себастьян в ту свою первую встречу с ним; ему - неопытному мальчику - трубочист сперва показался милым и безобидным".

  Лицо трубочиста было под стать телу: таким же мясистым и безобразным. На нем при том имелся с десяток шрамов и даже несколько ожогов. Из-за одного из ожогов нижняя правая часть лица трубочиста всегда оставалась неподвижной, и в минуты гнева или злорадства (доброй радости он никогда не испытывал) тем страшнее становился перекос, чем более сильные чувства овладевали трубочистом. Кожа у него была темной, как немытая, в земле картошка, голова необычайно широкой, по сути перевернутый овал. Глаза большие и вострые, немного по-восточному раскосые, неопределимого цвета. Они у него, если нужно, менялись: к примеру, когда трубочист хотел показаться наивным, становились голубыми, обворожительным - карими, живым - зелеными и только иногда, в те редкие секунды, когда все напускное с него спадало, глаза трубочиста делались серыми и водянистыми, могло показаться даже - слепыми. В такие секунды становилось ясным, что трубочист на самом деле не испытывает ничего, а только вбирает этими своими водянистыми бесцветными глазами краски с палитры мира и выдает те за свои. Нос у трубочиста был грубый и бесформенный, немного свернутый набок. Волосы черные и не пойми, то ли от сажи такие, то ли урожденно. Но самой важной и запоминающейся чертой трубочиста без сомнений были его усы: густые и пышные они торчали в обе стороны, как два веника или два помазка для бритья. У отца Себастьяна в обиходе имелся помазок. Феликс не всегда имел возможность сходить в цирюльню, а выглядеть должен был во всех без исключения случаях безукоризненно, и потому очень часто ему приходилось бриться в дорожных условиях. Возможно, именно поэтому мальчику так сильно въелась в память эта черта трубочиста.

  - Дяденька, кто вы? - спросил мальчик трубочиста.

  - Прошу простить меня, любезный! Право же, где мои манеры! - незнакомец тут же сменил тон на мягкий и вкрадчивый. Шутливо перейдя на "вы", что мальчику польстило, он принялся изображать человека из высшего общества, - зовут меня Джанго, я местный трубочист!

  Схватив воображаемое платье ниже пояса, трубочист приподнял его подол и одновременно изобразил книксен, или то, как, по его мнению, книксен выглядит. Некоторое время среди столичной знати были популярны театры, где такие вот комедианты из трубочистов, или просто случайные нищие, подобранные где-то в трущобах, занимались как раз тем, что разыгрывали пародии по сюжету классических пьес. Знатные их ничему не учили, только выдавали наряды и заставляли играть. Даже сценарий оставался тем же. Вся соль была в интерпретации. Обычно зрелище для просвещенных людей выдавалось крайне уморительным.