Венец для королевы проклятых

До замка уже дошли вести о том, что перед смертью король Людрих приказал разделить свои земли между сыновьями. По его настоянию принц Хильдегард даже был коронован как «король Юга» – ему достался Терегист и обширные плодородные приморские земли. Сигриберту это, конечно, не понравилось, но ему пришлось смириться и даже подписать с младшим братом «договор мира и родства» – обычный документ, в котором владыки обещают друг другу сохранять добрососедские отношения, не посягая на чужие земли, жизни подданных и имущество… Разумеется, до тех пор, пока не представится подходящий случай поступить иначе.

Узнав об этом, майордом Скаларий – человек весьма опытный и искушенный! – приказал обставить приезд Хильдегарда с максимальной торжественностью. «Мы провожали принца, а встречаем короля!» – со значением говорил он, наставительно подняв указательный палец, похожий на восковую свечку.

Несколько дней в замке царили суета и смятение. О том, что будет дальше, оставалось только догадываться, ведь, став королем, Хильдегард, скорее всего, пожелает перебраться в Терегист или выстроить себе новый замок! Никто из слуг и придворных не был уверен в своей дальнейшей судьбе, а потому все старались угодить господину. Повара готовили торжественный обед из двенадцати блюд, музыканты с утра до ночи разучивали «Славу южного короля» – торжественную песню, наспех сочиненную странствующим бардом Перигрином из Арн-Круса. Вскоре после смерти Лейра Сладкоголосого он забрел в замок в поисках дармовой кружки пива и куска солонины, что подают людям его ремесла, но песни его пришлись по сердцу принцу Хильдегарду. Перигрин постепенно прижился в Кастель-Маре и теперь тешил себя надеждой, что сочиненная им песня станет гимном нового королевства.

Только Гвендилена, занятая новыми заботами, почти не замечала творящейся вокруг суеты. Оказалось, что быть матерью – это так странно, ни на что не похоже… Почти как произвести на свет новую себя.

По совету Гилы, она старалась не делать различия по отношению к детям и первые дни кормила грудью обоих одновременно. Девочка скоро уставала, капризно кривила ротик, выпуская сосок… Потом засыпала, и, глядя на крошечное личико, Гвендилена просто млела от восторга и нежности. Если ей казалось, что малышка чересчур бледненькая, или ей случалось поморщиться или чихнуть, – Гвендилена тут же посылала за Гилой.

– Не сходи с ума, – терпеливо увещевала ее целительница, осмотрев дитя, – молодые матери часто тревожатся, но тебе надо держать себя в руках, иначе твоя дочь и вправду заболеет!

Гвендилена покорно кивала и даже успокаивалась на какое-то время… А потом все начиналось снова.

С мальчиком все было гораздо сложнее. К нему Гвендилена испытывала смешанные чувства… С одной стороны, ее терзала ревность к сопернице, пусть даже и умершей, и, кроме того, обидно было, что ее собственная обожаемая крошка не оказалась в центре всеобщего внимания всего лишь из-за того, что родилась девочкой. Но с другой – мальчик был такой красивый, тихий, ласковый и так похож на отца! Засыпая, он доверчиво прижимался к ней, и Гвендилена чувствовала непрошеную нежность к этому теплому комочку.

В замке младенцев скоро окрестили «нашим Солнцем и Луной». Рождение близнецов – а особенно когда на свет появлялись одновременно мальчик и девочка! – почиталось добрым знаком не только на родных островах Гилы. Служанки перешептывались о том, что Гвендилена удостоилась благословения богов, иначе дети не могли бы родиться такими красивыми, а одна из девушек, Наома, даже клялась, что видела над головами младенцев легкое золотистое сияние.

Когда через десять дней после родов у Гвендилены неожиданно пропало молоко, кормить детей вызывались и служанки, и благородные дамы. Конечно, такая готовность помочь была вызвана не только стремлением уберечь малюток от голодной смерти – в замке все знали, кто их отец, хотя и не говорили об этом вслух… Но Гвендилена все равно была горда и счастлива – может быть, как никогда в жизни.

Впрочем, уже на следующий день Гила привела кормилицу – толстую бабищу с огромной грудью и сонными коровьими глазами. Видеть, как она кормит детей или просто берет их на руки, поначалу было мучительно для Гвендилены, но постепенно она привыкла и даже начала чувствовать облегчение. Прошла тянущая боль в груди, наступающая каждый раз, когда молоко прибывало, зажили трещины на сосках, да и фигура стала обретать прежние очертания… С лица сошли отеки и пигментные пятна, волосы заблестели гладкой чернотой воронова крыла, губы стали пухлыми и нежными. «Пожалуй, даже лучше, что принц был в отъезде так долго, – порой думала Гвендилена, – он не увидел меня некрасивой и измученной. Ну и конечно, при нем трюк с близнецами вряд ли бы удался!»