– Вы бьете не меня. В первый раз вы поняли правду. Вы бьете Гарри. – Гримстер двинулся к двери, но обернулся: – Вы знаете, чего я хочу от вас. Ту малость, которую вы скрываете. Ту малость, которой вы стыдитесь или боитесь. Теперь я знаю, что это, но вам не скажу, потому что уважаю вас, потому что вы мне нравитесь, и я не хочу силой вырывать у вас признание. Когда будете готовы, придете и скажете.
Он вышел, спустился в маленький бар и, налив себе большую порцию бренди, раскурил сигару. Гримстер думал о том, что истина все время рядом, перед глазами, она буквально кричит о себе, а ты остаешься глух и слеп к ней, пока внезапно она не прозвучит четко и громко из твоих собственных уст. Бедный Гарри… Сволочь Гарри! Помимо маленького фокуса с пятницей двадцать седьмого февраля, сколько мелких трюков сыграл он с Лили для собственного развлечения? А иногда, может быть, в присутствии Билли Э или еще кого-нибудь.
Лили не появлялась до обеда. Она прислала сообщить, что у нее болит голова. Крэнстон поднял бровь, но Гримстер пожал плечами и ничего не стал объяснять.
Спешить ему было некуда. Пусть все исходит от нее – когда у нее хватит времени все обдумать и она согласится сотрудничать. В исповедальню силой не загоняют. Человек должен прийти сам, если хочет полного отпущения грехов.
После обеда Гримстер поднялся в кладовую и взял с полки одну из книг Диллинга – потертую и зачитанную. Потом прошел в свою комнату. Тема книги была ему не в новинку, но в дебри он прежде не забирался. В одном месте что-то напомнило их с Гаррисоном шальную выходку в Веллингтоне. Гримстер улыбнулся сам себе, припоминая, как они покатывались, захлебываясь визгливым хохотом. Гримстер читал три часа, войдя в режим впитывания, – образ каждой страницы отпечатывается в мозгу, каждая запятая и каждый приведенный пример. Противоречие между тем, что Лили делала в ту пятницу, и тем, что говорила, будто делала, перестало быть таинственным, однако новое знание Гримстера ни в коей мере не решало проблему.
Закончив чтение, он бросил книгу, зажег сигару, лег и уставился в потолок – сигара зажата между зубами, лицо сведено гримасой. В Департаменте нет экспертов, которые могли бы подойти профессионально. Приглашать человека извне – такому повороту сэр Джон не обрадуется из-за дополнительной угрозы для секретности. С другой стороны, может, и нет нужды в профессионале. Диллинг ведь не был профессионалом. Вполне возможно, что Гримстер и сам справится. Он хотел бы сделать это сам. Возникшая между ним и Лили связь добавила интимности – и автоматически повысила шансы на успех.
Гримстер спустился к своей машине и поехал к ферме Хай-Грейндж. Поговорив с управляющим, пошел в старый сарай, где в два ряда стояли клетки с курами, и там провел десять минут – так когда-то они с Гаррисоном проводили время в сарае на ферме Кроуторн, в нескольких милях от школы.
Затем он вышел, достал из багажника спиннинг и болотные сапоги и спустился к реке. Вода была слишком мутная для мухи. Гримстер поднялся немного по Докторской стремнине и сделал проводку большим серебряно-синим девоном, уверенными и точными движениями поиграл блесной… Вспомнился ирландец-подручный, который научил его выбирать леску – шлепал по руке, если Гримстер пытался дергать. Он почувствовал один рывок – короткий и сильный, – потом рыба ушла. Взглянув на противоположный берег, Гримстер увидел громадную фигуру, шагающую по мокрой траве. Шоссе из Эксетера в Барнстейпл пролегало в четырехстах ярдах от берега, за железной дорогой. У шлагбаума – всегда опущенного – была припаркована машина. Человек дошел до самого берега и поднял руку в приветствии, хотя не сказал ни слова.
Гримстер коротко махнул в ответ, не обращая больше на Гаррисона внимания, дошел до места, где река, изогнувшись, впадала в Скальный пруд. Поклевки больше не было. Смотав спиннинг, Гримстер, не оборачиваясь, направился через лес к машине. Он знал, что Гаррисон приехал не для того, чтобы давить на него, завораживая своим присутствием. Просто Гаррисон скучал в своем отеле в Барнстейпле и понимал, что, когда река начнет спадать, Гримстер, если свободен, придет на рыбалку. Гаррисону хотелось проверить свою интуицию, убедиться, что старые связи между ними остались неизменными.