Венеция. История города

На нижних уровнях фасады, выходящие на Моло и Пьяццетту, богато украшены резьбой. На углу рядом с Понте делла Палья находится большой барельеф — «Опьянение Ноя» работы Филиппо Календарио — возможно, он же и был главным архитектором дворца. Нетвердо стоящий на ногах, пошатывающийся Ной проливает вино из своего кубка, его терпеливый сын Сим прикрывает наготу отца, а справа хмурится Хам, который, очевидно, относится к происходящему несколько иначе. Тему человеческих слабостей Календарио продолжает в другом барельефе — «Адам и Ева» — на углу между Моло и Пьяццеттой. Слабость следует прощать либо осуждать, как во дворце и на близлежащей Пьяццетте, где проходили казни. По иронии судьбы, самого Календарио повесили в 1355-м за участие в заговоре дожа Марино Фальеро. Когда в 1420-м году дворец расширили вдоль Пьяццетты и вплоть до базилики, Бартоломео Бон посвятил свой барельеф теме правосудия, создав «Суд Соломона» (рядом со входом во дворец Порта делла Карта, над которым он тоже работал). Бон запечатлел тот драматический момент, когда палач поднял беззащитного младенца за руку и готовится нанести удар; настоящая мать ребенка в ужасе, а за ней — притворная мать невозмутимо смотрит на происходящее; спокойный мудрый Соломон со своего трона предотвращает убийство в последний момент, но без спешки: видно, что он все обдумал заранее, в отличие от других не столь мудрых судей. Эта сцена подразумевала, что внутри здания царит та же атмосфера истинного правосудия.

На Джона Рескина «Соломон» Бона особого впечатления не произвел. Для него сравнение резьбы XV и XIV веков говорило только в пользу его тезиса об упадке ранней, идеализированной Венеции. (В разные периоды своих исследований дату этого упадка Рескин определял по-разному.) А потому его внимание привлекают в основном капители нижней галереи со стороны Моло и моря и первые семь капителей за углом со стороны Пьяццетты. Остальные созданы позднее и иногда просто копируют более ранние — «с жалким результатом», как полагает Рескин. Если на четвертой капители (он считает их от «Опьянения Ноя» справа налево) полные жизни юноши подают надежды, что «они станут сильными и великими мужами», то дети на барельефах XV века — «болваны с тупыми, гладкими лицами и вялыми щеками, в них нет ни одной осмысленной черты», из них «не выйдет ничего, кроме самодовольных надушенных щеголей». На седьмой капители — «Скромность, несущая кувшин» (На копии эпохи Возрождения это уже какая-то ваза в форме кофейника).

Большинству людей поздние капители понравятся все-таки больше, чем Рескину. Но желание доказать свою правоту вместе с закоренелой привычкой замечать мельчайшие детали заставляет его описывать понравившиеся ему ранние капители с невероятной точностью и тонкостью. Его читателям повезло, что барельефы заворожили Рескина своим разнообразием и индивидуальностью. На капители XVIII века луна изображена в виде «женщины в лодке на море, которая держит в правой руке полумесяц, а левой достает из волн краба. Одежды ее ниспадают к ногам и в точности напоминают дрожание лунных бликов на морской воде». Среди фигур на десятой капители есть Скупость, старуха, «чья шея будто полностью состоит из сухожилий и глубоких морщин, она напряжена в тревоге, истощена, ее черты иссушены голодом, глаза запали, она смотрит пристально и напряженно, но в этом нет и намека на карикатуру». Трудно было бы утверждать, что набор сюжетов для капителей подчиняется какой-то определенной схеме, но они представляют собой довольно связную картину жизни в целом. На двадцать первой капители собраны вместе представители «низших»: камнетес, золотых дел мастер, сапожник, плотник, клерк, кузнец. На двадцать четвертой — традиционные «Младенчество, детство, юность, зрелость, старость и смерть» и «Влияние планет на жизнь человека»: зрелость находится под знаком Марса, старость («исполненная покоя и благородства фигура в длинном колпаке за чтением») — Юпитера, последняя стадия дряхлости принадлежит Сатурну. На двадцать пятой капители изображены месяцы: Апрель с ягненком, Июнь с корзиной вишен. Здесь Рескин (вероятно, проголодавшись за созерцанием своих любимых шедевров, но не утратив цепкости взгляда) отвлекается, чтобы заметить: «это очень венецианский образ Июня. Вишни, растущие поблизости, — насыщенного красного цвета, крупные, но не слишком ароматные, хотя прекрасно освежают. Они вырезаны на колонне с превеликим тщанием, со всеми черенками». Февраль уже менее романтичен — он жарит рыбу.