Венеция. История города

Вернувшись на канал Каннареджо (где, кстати, есть несколько очень неплохих бакалейных и фруктовых лавок — в основном со стороны Гетто), на месте его слияния с Большим каналом вы увидите палаццо Лабиа. Лабиа, богатая купеческая семья испанского происхождения, купила себе статус патрициев за 100 000 дукатов в 1646 году. Они жили здесь, на кампо Сан-Джеремия, более века, но им понадобился новый дворец, достаточно роскошный для обретенного высокого положения. Андреа Коминелли закончил здание в 1696 году. Алессандро Треминьон произвел перестройку в середине XVIII века — в частности, обновил фасад, выходящий на кампо. Но самым важным изменением стало создание бального зала, который расписывали художник-перспективист quadraturìsta Джероламо Мендоцци Колонна и великий мастер фресок Джамбаттиста Тьеполо. Мендоцци Колонна изобразил архитектурные детали, которые имитировали реальные архитектурные элементы, продолжая их и споря с ними, благодаря чему кажется, что Антоний и Клеопатра Тьеполо находятся рядом с нами в комнате. Тьеполо известны и другие способы играть с реальностью: Клеопатру он писал, возможно, с хозяйки дома, Марии Лабиа, а чернокожий мальчик, сдерживающий собак при встрече двух любовников, — скорее всего, слуга самого Тьеполо, Селим. За пиром Клеопатры наблюдают сами художники — Тьеполо, живой, с орлиным профилем, в синем тюрбане, и Мендоцци Колонна рядом с ним, в более легком облачении и с более полным лицом.

Клеопатра, пышно и ярко одетая, оживленная, золотоволосая (совсем не похожая на более поздние представления о ее внешности), только что спустилась со своей барки, чтобы встретить Антония. Плутарх и Шекспир, описывая прибытие барки, упоминают о том, что царица «завладела сердцем Марка Антония при первой же их встрече на реке Кидне». По словам Плутарха,

…она убрала себя несметным количеством даров, золота и серебра, и богатств и других роскошных украшений, и вполне достойно доверия, что она могла привезти их из такого богатого края, как Египет. Но все-таки ничему из того, что она взяла с собой, она не доверяла больше, чем себе самой, своему обаянию и очарованию своей непревзойденной красоты и стати.

Ее свита тянется за ней — спутники в разноцветных тюрбанах и египетские жрецы в тяжелых одеждах, а слева, за одной из дверей комнаты, стоят ее прислужницы, Хармиана и Ира. Антоний в доспехах, уже пойманный в сети страсти, ведет ее к лестнице, которая будто спускается в саму комнату.

Овладевать его сердцем Клеопатра продолжает на фреске, изображающей пир. Эту историю описал Плиний Старший в своей энциклопедической «Естественной истории». Он утверждает, что Клеопатре принадлежали две крупнейшие в истории жемчужины. Однажды в беседе с Антонием Клеопатра весьма нелестно отозвалась о тех великолепных пирах, которые он задавал в ее честь. Антоний поинтересовался, как ему следует поступить, чтобы произвести впечатление на свою требовательную гостью. Клеопатра ответила, что сама она могла бы истратить десять миллионов сестерций на одно пиршество. Они поспорили. На следующий день ее свита устроила совершенно «обычный» пир. Но затем царица приказала принести бокал уксуса, бросила туда одну из своих знаменитых жемчужин, которые носила в ушах, и подождала, пока жемчужина растворится — в действительности, конечно, она не могла раствориться, но ошибка Плиния очень пригодилась художникам и рассказчикам — и осушила кубок, проявив тем самым невероятную расточительность. (Подобный жест особенно понравился бы покровителям Тьеполо. Говорят, что один из лордов Лабиа после банкета собственноручно выбросил из окна в канал сорок золотых тарелок и произнес такой каламбур: «L'abia о non l'abia, sarò sempre Labia» — «Есть у меня это или нет, я все равно всегда останусь Лабиа». Но в отличие от безрассудной египетской царицы, он, по слухам, предварительно приказал натянуть сети чуть ниже уровня воды, чтобы достать посуду после того, как поразит гостей.) Далее Плиний рассказывает, что Луций Планк, выступавший судьей в этом споре, не дал Клеопатре выпить вторую жемчужину и присудил поражение Антонию: тот был побежден, как не устают заявлять моралисты и провозглашать романтики, «из любви к любви и ее сладостным часам».