Венеция. История от основания города до падения республики

Впрочем, следует признать, что в других отношениях Венеция далеко отставала от многих итальянских городов. Она не могла похвастаться ни писателями, сопоставимыми с Данте, Петраркой или Боккаччо, ни гуманистами такого масштаба, как Леонардо Бруни, Леон Баттиста Альберта или Пико делла Мирандола. Даже в тех родах искусства, в которых она традиционно блистала, – в живописи, скульптуре и, прежде всего, светской готической архитектуре – все ее достижения за первую половину XV в. показались бы решительно старомодными искушенным молодым флорентийцам, воспитанным на работах Мазаччо и Брунеллески, Гиберти и Донателло. В больших городах Тосканы эпоха Возрождения уже близилась к своей кульминации, тогда как в Венеции она едва начиналась, и первые ее ростки были робкими и в основном не вполне удачными.

Такая инертность, нетипичная для Венеции, объяснялась несколькими причинами. Венецианцы были не мыслителями, а деятелями. Они полагались на эмпирический опыт и не доверяли абстрактным теориям. Гений их лежал в области зримых и осязаемых искусств, к которым позднее добавилась еще и музыка; он был обращен не столько к разуму, сколько к телесным чувствам. Из среды художников, ремесленников и купцов редко выходят великие поэты или философы. Ближе к концу столетия венецианцы в совершенстве овладели новорожденным искусством книгопечатания и тесно связанным с ним переплетным делом; однако на протяжении всей истории издавать книги у них получалось лучше, чем писать.

Кроме того, для Венеции византийская цивилизация всегда была куда роднее и ближе, чем культура материковой Италии; и можно предположить, что новая волна византийских влияний поначалу нашла в сердцах ее граждан гораздо более сочувственный отклик, чем гуманистические идеи, сыгравшие столь важную роль в культурном развитии Ломбардии и Тосканы. Но Византия умирала; и вскоре уже семенам Возрождения предстояло укорениться в Венеции точно так же, как и в других местах, и в положенный срок принести не менее богатые плоды.

26 Османская угроза (1457 –1481)

Призыв «Ступайте!» так и не был услышан; быть может, призыв «Придите!» пробудит более искренний отклик…

Мы не намерены воевать. Мы будем подражать Моисею, который молился на горе, пока Израиль сражался с Амаликом. Будь то на носу корабля или на вершине горы, мы будем молить Господа нашего Иисуса Христа о победе для наших воинов…

Ради служения Господу мы оставляем престол наш и Римскую церковь, предавая на милость Его наши седые власы и немощное тело. И Он не забудет нас; и если не дарует нам благополучного возвращения, то примет нас на небесах и обережет Свой римский престол и невесту Свою, церковь, от всех опасностей.

Из обращения Пия II к кардиналам, 1463 г.

Поздно вечером 30 октября 1457 г. Паскуале Малипьеро принял регалии своей должности и под рукоплескания подданных был торжественно пронесен вокруг Пьяццы. Он стал номинальным правителем прекраснейшей европейской державы. Город блистал великолепием; торговля вновь расцвела, а кропотливо ведшиеся казначейские счета внушали куда больше оптимизма, чем за множество последних лет. Политическая устойчивость Венеции, не пострадавшая всерьез даже от злоключений двух Фоскари, оставалась предметом зависти для всего цивилизованного мира. Грандиозная материковая империя протянулась на запад до границ Милана, а на север – до самых Альп. Ситуация в Восточном Средиземноморье была не столь однозначной, но определенно не давала непосредственного повода для тревог. Константинополь пал четыре с половиной года назад, но еще до его падения республика заключила договор с султаном и до сих пор поддерживала с ним самую теплую дружбу. Венецианским купцам гарантировали беспрепятственную торговлю; налог составлял всего 2 %; в турецкие владения были допущены консулы республики; коротко говоря, на первый взгляд не наблюдалось никаких причин, по которым торговая деятельность на Востоке развивалась бы с меньшим успехом, чем при последнем Палеологе.