Такое предложение, гораздо более тщательно спланированное, чем это может показаться из приведенного скудного описания, не должно вызывать удивления у того, кто изучает социальную историю Венеции, или у любого читателя этой книги. Более примечательной (и, возможно, более зловещей) была реакция венецианцев. Возможно, если бы эта часть торжества была реализована согласно плану, ее великолепие обезоружило бы ее противников; но этого не случилось, и по городу поползли слухи о сотнях и даже тысячах дукатов, которые уже потратили напрасно на ее подготовку. Пересуды вызвали волну антиправительственных настроений, в особенности среди недовольных барнаботти и множества молодых интеллектуалов в рядах аристократии и вне ее – на них постепенно оказывали влияние новые революционные идеи, проникавшие из Франции. Как, вопрошали они, можно выделять такие суммы на бессмысленные и легкомысленные развлечения ради удовольствия иностранцев, которые их даже не желают, в то время как известно, что республика в долгах? Как, если уж на то пошло, после более полувека мира она вообще оказалась в долгах? Правильно ли, что число потенциальных правителей Венеции постоянно уменьшается, что количество членов Большого совета составляет меньше тысячи человек и что бывают дни, когда даже кворум в нем набирается с трудом? Что высшие государственные посты стали привилегией нескольких чрезвычайно богатых семей? Что многие члены этих семей, и мужчины, и женщины, проводят дни в игорных домах, надев маски и напомадив волосы, а другие в это время сидят во главе стола в алых государственных одеяниях, бесстрастно держат банк и раздают карты?
В начале следующего десятилетия это недовольство становилось все более открытым; одним из его выразителей стал некий Джорджо Пизани – молодой и более обычного озлобленный барнаботти, который возобновил давнюю, пусть и затухавшую периодически кампанию против Совета десяти и государственных инквизиторов и вскоре сделался неофициальным предводителем партии реформ. Правда, эта партия добилась первого крупного успеха лишь в 1774 г.: 27 ноября Большой совет одобрил новый закон, согласно которому республика, «полная решимости сохранить благочестие, здоровую дисциплину и умеренное поведение, столь необходимые для общественного благополучия и для ограничения распространения всех пороков, ведущих к коррупции и исчезновению общественного порядка», постановила, что «игорный дом в Сан-Моизе[382]
– центр игровой жизни города – должен быть навсегда закрыт и будет использоваться для общественных целей; все азартные игры должны быть строго запрещены в Венеции и ее провинциях, а инквизиторы должны следить за тем, чтобы это постановление не нарушалось». Как сообщают достоверные источники, население встретило закон ликованием: люди бежали по улицам, сообщая эту новость всем встречным; однако страсть Венеции к азартным играм была сильнее, чем уважение к закону, и, несмотря на то что Ридотто в Сан-Моизе оставался закрытым, в городе осталось достаточно более тайных мест, где через несколько недель за игорными столами собирались все те же толпы.Два месяца спустя, в январе 1775 г., вновь предложили выставить на продажу места в Большом совете – на сей раз сорока семьям с материка, при условии, что каждая из них сможет доказать свою принадлежность к местной аристократии на протяжении четырех и более поколений и продемонстрировать ежегодный доход не менее чем в 10 000 дукатов. Вокруг предложения развернулись жаркие дебаты, и оно прошло с совсем незначительным большинством голосов; однако тех, кто за него голосовал, ждало разочарование. Веком ранее существовало в три раза больше семей, для которых 100 000 дукатов были невысокой ценой за место в рядах аристократов; но ныне из сорока получивших предложение принять его выразили готовность лишь десять, и даже среди них нашлись те, что не проявили особого энтузиазма.