Венеция. История от основания города до падения республики

По крайней мере, такова была их репутация – не совсем уж незаслуженная. В чем Венецию неверно оценивали (и продолжают делать сегодня), так это в том, какой способ управления она для себя выбрала. Более половины тысячелетия она повсюду считалась полицейским государством, тиранической олигархией, которая арестовывала без обвинений, сажала в тюрьму без суда и выносила приговор без права обжалования, не давая своим гражданам (за исключением немногих избранных) права голоса в управлении, свободы слова и свободы действия. Всем читателям этой книги давно стало ясно, что подобное представление о венецианском политическом строе не соответствует действительности. Если республика и была олигархией, то эта олигархия основывалась на необыкновенно широкой выборке: в Большом совете часто насчитывалось более двух тысяч членов; внутри этого круга демократические принципы соблюдались с почти преувеличенным почтением (вплоть до нескольких последних десятилетий) – строже, чем в любой другой стране западного мира, где и не мечтали о всеобщем избирательном праве и даже не считали его желательным. Венецианские дожи были далеко не тираны и обладали гораздо меньшей реальной властью, чем любой европейский государь, а те, кому эту власть доверяли, могли пользоваться ею лишь через систему советов и комитетов, чьи строгие электоральные законы и постоянно меняющийся состав препятствовали самым решительным амбициям.

Именно эта система коллективной ответственности и создала Венеции репутацию полицейского государства – более, чем любая допущенная внутри страны несправедливость. Комитеты, в особенности те, чей состав не оставался неизменным дольше одного или двух месяцев, должны были быть безликими, что, в свою очередь, наделяло их ложным ореолом таинственности и секретности. Нельзя отрицать, что и Совет десяти, и инквизиторы пользовались услугами шпионов и информаторов – как и любая служба безопасности от начала времен; но подобные органы власти следует судить не столько по их методам (если только они не подразумевают насилие или его угрозу), сколько по тем целям, для которых они их применяют. Аресты в Венеции обычно происходили только после самого тщательного расследования, а приговоры редко бывали суровыми (кроме тех, которые выносили участникам заговоров против государства). Кроме того, их было на удивление мало. Наполеон Бонапарт был не единственным, кто воображал, будто венецианские темницы переполнены политическими узниками, чьим единственным преступлением была любовь к свободе. Должно быть, он удивился, когда узнал, что перед падением Венеции на всей ее территории не было ни одного заключенного, посаженного в тюрьму за свои политические убеждения[394].

Итак, чем дольше изучаешь историю Венеции, тем неизбежнее становится вывод: по каким бы политическим стандартам ее ни судили, она выигрывает в сравнении с любым государством христианского мира – за исключением разве что последних своих дней, проведенных в старческом слабоумии. Нигде люди не жили более счастливо, нигде они не были настолько свободны от страха. Простым венецианцам действительно повезло: пусть у них не было права голоса, но их никогда не угнетали. Как и все люди, они могли время от времени жаловаться на свое правительство, но ни разу за всю историю Венеции против него не восставали; немногочисленные попытки мятежей всегда устраивали недовольные аристократы, но никогда – простые люди. Они усердно трудились; на удивление многие из них были художниками и ремесленниками; они лучше, чем любой другой народ, умели наслаждаться жизнью с особым стилем и щегольством; и они проживали свою жизнь в городе еще более прекрасном, чем тот, который мы знаем сегодня (хотя это кажется почти невозможным). Они страстно любили свой город и в течение тысячи лет оставались беззаветно преданными республике, которая его построила, оберегала и сделала богатым. И когда пришел конец, со всей его безнадежностью и унижением, когда шапка дожа и Золотая книга были брошены в огонь, когда вся Европа задрожала перед наступлением Наполеона Бонапарта – тогда, и только тогда, эта преданность поколебалась. Но ненадолго. Сегодня, хотя Светлейшей республики не существует уже почти двести лет, память о ней с гордостью увековечена на каждом углу; изображенный на холсте или дереве, вырезанный из камня или мрамора, отлитый в гипсе или бронзе – верный защитник Венеции, великолепный крылатый лев святого Марка, все еще гордо и величественно указывает на слово Божье:

PAX TIBI MARCE EVANGELISTA MEUS (Мир тебе, Марк, мой евангелист).

Благодарности