Венеция: Лев, город и вода

Позднее, когда монахов изгнали, все пришло в упадок. Теперь на острове помещается Фонд[24], где я остановился на эти дни, однако монахи вернулись в свой урезанный монастырь. Из многих хоров они занимают только четыре, в густеющем мраке я стал так, что могу видеть их за вечерней. Голоса их, выводящие григорианский распев, тонут в просторах церкви, контраст меж роскошью классицизма и беспомощным молитвенным шепотом не лишен выразительности; атмосфера проникнута неотвратимой разлукой, и, на цыпочках уходя из космической станции, я слышу за спиной угасающее эхо безвозвратно минувших времен. На улице я вижу огни большой площади на другой стороне и лодки на воде, плывущие от Скьявони к Джудекке. Я снова в настоящем.

Интересно, каково это — жить здесь постоянно? Помнится, этот вопрос занимал меня, когда почти двадцать пять лет назад я некоторое время находился в обнесенном стеной Берлине. Выйти было можно, однако непросто. Мало-помалу вырабатывалась привычка, но в глубине души все же сохранялось ощущение изоляции. То и другое несопоставимо, вокруг Венеции стена не из камня, а из воды, и, когда утром я выхожу на улицу, взгляд мой падает не на бетон и кирпич, но на водный простор, и все-таки отсутствие автобусов, автомашин и светофоров, само по себе благотворное, загадочным образом тоже действует как незримая отрезанность от остального мира, и я замечаю, что испытываю чувство освобождения, стоя сейчас на Фондаменте-Нуове в ожидании вапоретто до Торчелло. Не подлежит сомнению, в Венеции я счастлив, но у счастья есть некий привкус, вероятно по причине скопления прошлого, переизбытка красоты, ведь слишком уж много этого счастья, взволнованной напряженности лабиринта, из-за чего порой несколько раз на дню внезапно стоишь в каком-нибудь замкнутом дворе, перед глухой кирпичной стеной или у воды без моста и то, что должно открываться, вмиг становится закрытым, и ты поневоле поворачиваешь обратно, туда, откуда пришел. Вот только что город держал тебя в плену, вот только что ты был мухой в тенетах, борхесовским пленником, пойманным в сети тысяч церквей и дворцов, скрученным узкими и темными лестницами, а теперь все это вдруг исчезло, ты стоишь в свете набережной, видишь суда, что во всех направлениях движутся сквозь этот свет, а за ними — миниатюру Мура-но, искрящегося в блеске сентября. Ближе, опять-таки напротив, лежит остров мертвых Сан-Микеле с высокими стражами-кипарисами, но он не наводит печаль, ведь ты знаешь, что там, лежа вокруг могилы Эзры Паунда, Бродский, Стравинский и Дягилев напевают русские песни и будут напевать до скончания времен.

На большой карте лагуны каждый сантиметр воды имеет название. Мы плывем по каналу Маранов вокруг Мурано, вдоль низкого кирпичного здания стеклодувни «Марко Поло» и блеклой пьета, встроенной в наружную стену маяка, мать смотрит прямо перед собой, на ней корона того же телесного цвета, что и башня. Причальные сваи местами соединены Друг с дружкой по шесть штук, мрачные изваяния, излучающие огромную силу. В лагуне водятся привидения. На Бурано нам пришлось сойти и ждать, вскоре подходит другой катер до Торчелло, почему дело обстоит именно так, я вообще не понял, ведь до Торчелло буквально рукой подать, уже видна башня собора Санта-Мария-Ассунта.

Всякий раз, когда приезжаю в Венецию, я непременно должен там побывать; кажется, будто преодолеваешь обратный звуковой барьер, нынешнее время как бы выкачивается, здесь пустынная, древняя суша, чуть выступающая из воды, прямо не верится, что в 639 году, когда строилась первая церковь, здесь проживало двадцать тысяч человек, обитатели Альтинума, изгнанные с материка ломбардскими захватчиками и поселившиеся на этом защищенном морем низком острове как в крепости. Я медленно иду по тропинке вдоль берега узкого канала. В неприметной бухточке стоит под ужасающе синим зонтиком аккордеонист. Место он выбрал удачно, каждый идущий в церковь непременно пройдет мимо него. Он играет Баха, мне слышна его музыка, когда он давно уже остался позади, я шагаю теперь по другой тропинке, собственно, потому только, что это запрещено. «Proprieta privata»[25] дважды написано на табличках и, тоже дважды, «Осторожно, злая собака!» — черно-красный рисунок чудовища с разинутой пастью. На двери большая вывеска с надписью «Designer — Foodstylist — Weddingplanncr»[26] и немецкой фамилией, но жениться я сегодня не собираюсь, к тому же боюсь дважды нарисованной собаки, а что такое фудстилист, вообще знать не хочу, мне достаточно первых ароматов осени, высохших ежевичных кустов, обвивающих колючую проволоку своими шипастыми побегами. Вдали я все еще вижу синий зонтик аккордеониста, словно тропический цветок в пейзаже, но, поскольку по тропинке никто не идет, музыкант прекращает игру, остаются только шум ветра и вапоретто, который вновь отошел от причала.