Венеция: Лев, город и вода

В моем собственном рассказе я отправляюсь на поиски полицейского участка, где работают как Дзен, так и Брунетта. В романах вымышленные полицейские порой работают в подлинных участках, и коли так, подлинный участок находится на площади Кампо-Сан-Лоренцо, напротив заброшенной церкви Сан-Лоренцо, рядом с нынешним домом престарелых. Все правильно. Вапоретто доставил меня из моего монастыря на островке Сан-Джорджо к остановке «Сан-Дзаккария», и под защитой двух святых я иду искать третьего и конечно же опять плутаю. Венецианцы нарочно прокладывали улочки-тупики. Тенистый переулок подле Дзаккарии, на карте безымянный, явно не тот, что мне нужен, хочешь не хочешь, я возвращаюсь на площадь перед Сан-Дзаккарией (пешеход в Венеции всегда храбро возвращается по собственным следам), а затем, повернувшись спиной к церкви, смело иду через площадь Кампо-Сан-Проволо к Фондаменте-делл’Осмарин, попутно думаю, что у всех этих названий есть история и интересно бы про нее разузнать, у моста, который ведет на улицу Калле-Мадонна и делит канал на Рио-деи-Гречи и Рио-Сан-Лоренцо, сворачиваю влево, и я на месте, без посторонней помощи. За мною следуй в хаос, все в порядке. Вот в этом белом оштукатуренном здании работал Аурелио Дзен и, по-моему, до сих пор работает Брунетта. Тому, кто не верит в книги, здесь делать нечего. «Polizia di Stato, Questura, Commissariato di San Marco»[28] — написано на вывеске. Под одной из двух видеокамер белая штукатурка облупилась, и здание будто демонстрирует исподнее. В вестибюле я вижу табличку «Sub Lege Libertas». «Свобода в рамках закона». Стоит мне войти внутрь, и я сам обернусь персонажем, против этого автор возражать не станет. Хорошо бы выпить с Дэеном по чашечке эспрессо, а с Брунстти — по рюмочке траппы, посмотреть, какие цветы красотка Элеттра нынче выбрала на Риальто для комиссара; я гляжу вверх, на окна, Брунетти так часто стоит там, глядя на площадь или размышляя о тайных сетях крупной и мелкой коррупции, в которой погряз этот город и которую Донна Леон описывает так ярко и так беспощадно, что ее книги переводят на все языки — кроме итальянского. Не знаю, может, все дело в страхе с большой буквы, а может, им просто хочется спокойно жить в любимом городе. Брунетти смотрит мне в спину, а я пересекаю мост, выхожу на безлюдную площадь, хочу зайти в церковь, но попадаю в странные руины, они сами по себе произведение искусства, апофеоз разрушения, будто здесь потрудился великий художник, но только негативист, перекрывший даже связь времен. В Первую мировую войну в Сан-Лоренцо попала бомба, и его больше не отстраивали. Я гляжу в загадочные глубины, на голые кирпичные стены, подземные деревянные перегородки, пустую часовню, разбитый кирпичный пол. Между некогда порфировыми колоннами слева и справа еще две, изувеченные, присыпанные серой пылью, стены выглядят как артеповера[29], просто не верится, сколько оттенков коричневого и серого может создать медленный распад. Гирлянды ангельских головок, ржавые строительные леса — порой развалины говорят о стиле и постройке куда больше, чем невредимость. Когда-то здесь был похоронен Марко Поло, но могила его утрачена, он по-прежнему в странствии.

СТАРИННЫЙ ТУРИЗМ

Качка. Туда-сюда, кач-кач. Кач-кач-кач-кач. Наконец-то я рискнул. Десятый раз в Венеции и впервые в гондоле. Когда я рано утром пью кофе на углу Новых Прокураций, они стоят рядом — гондольеры. Пространные разговоры о вчерашнем матче на едва понятном венецианском диалекте. На воде холодно, теплый капюшон просто спасение. У набережной шеренгой стоят их стройные, черные птицы-лодки, птичьи головы (это действительно птичьи головы, присмотритесь) нацелены на остров, где я живу. Почему мне никогда не хотелось? Потому что это абсолютное венецианское клише?

Пожалуй, как-то очень уж по-детски. Из-за лиц пассажиров в гондолах? А что в этих лицах особенного? Нестерпимое блаженство наконец-то достигнутого, абсолютное венецианское крещение, так что ты навсегда причастен к этому месту? В одной гондоле с Томасом Манном, Мэри Маккарти, Францем Кафкой, Генри Джеймсом, Эзрой Паундом, Луи Куперусом? Ich bin auch ein Berliner[30], так, что ли? Или все дело в выражении лица, с каким нас позднее увидят соседи в Канзасе, Билефельде, Вакаяме, Новосибирске, Барнефелде? Будто там вни-зу, на воде, они, точно плащ, накинули на себя целый город, безмолвный, покачивающийся миг свершения, зыби, водного шепота вокруг на тихих каналах, незримый человек за спиной, гребец с его ритмичными, решительными движениями. И все же большинство людей не находят должного выражения лица, хотя стараются изо всех сил. И вся штука наверняка вот в чем: они знают, что поездка не имеет цели и скоро они опять вернутся в точку отплытия. Какое выражение принимает твое лицо, когда пассажиры вапоретто, которые куда-то направляются, глядят на тебя?