Венеция: Лев, город и вода

Но где же мой «Hair Trunk»? Для Марка Твена загадочный, обитый шкурою сундук — по-моему, таков единственно возможный перевод — примерно средоточие, пожалуй, даже главный персонаж настенного буйства. Справа от папы и дожа стоят толстосумы с развевающимися флагами, дальше я вижу солдат, барабанщика, мужчину, повисшего на колесе и стволе пушки, потом огромного коня, о котором упоминал выше, но лишь теперь замечаю, что его сопровождает второй белый конь, а меж двумя белыми конями как контраст втиснут черный мужчина. Еще правее кто-то трубит в рог (кажется, так говорят?), и «с этой минуты, — пишет Твен, — все прочее на сорокафутовом полотне теряет всякое очарование: вы видите сундук, обитый шкурою сундук (Hair Trunk, оба слова у Твена с прописной), — и больше ничего, а увидеть его — значит пасть перед ним ниц». Я хочу увидеть, но толком не вижу, что он имеет в виду, и не вижу вполне закономерно, ибо Твен продолжает: «Бассано неслучайно вкрапили по соседству со своей Главной Идеей несколько деталей, коих назначенье — лишний раз отвлечь и рассеять внимание зрителя». Что касается меня, то они преуспели, ведь сундука я по-прежнему не вижу, но, разумеется, так и надо: ты видишь его, только увидев, и вот тогда понимаешь, что мастер-рассказчик морочил тебе голову. За грандиозным конским крупом лежит на земле зазубренная алебарда, дальше стоит мужчина с тяжелым завязанным мешком на спине, а за этим босоногим человеком следует еще один, в синем, и — да-да, я догадываюсь, какое огромное удовольствие испытывали художники, изображая эту многоликую толпу, — наконец-то я вижу его, еще почти скрытого под стволом пушки: маленький, обитый мехом сундучок, вещь, которая, по Твену, являет собой квинтэссенцию всего огромного полотна. А что затем видны еще один мужчина, высокая корма галеона, воздух неописуемой голубизны и ниже еще несколько кораблей на рейде, уже не имеет значения. Я пытаюсь получше рассмотреть маленький сундучок, мех прибит блестящими медными гвоздиками, в полумраке зала сей главный персонаж почти незрим, замысел Твена удался, я забыл о папе и доже, мне хочется знать только одно: что думают об этом искусствоведы и читал ли когда-нибудь Генри Джеймс рассказ своего столь иного соотечественника и коллеги. Розелла Цорци не говорит об этом ни слова и я продолжаю путь по огромному зданию. В окно одного из коридоров я вижу, что по-прежнему идет дождь, слышу вдали корабельный гудок, вспоминаю, что поныне существующий монастырь Сан-Джорджо расположен всего лишь одной остановкой вапоретто дальше, тот монастырь, где восемьсот лет назад уединился дож Дзиани, не зная, что три века спустя его почетное место рядом с папой на этой картине перейдет к обитому шкурой сундучку, по воле писателя из той части света, которая в годы его правления еще и открыта не была.

*

«Prezzo a richiesta! Цена по спросу! FOR SALE!!» Так гласит обложка иллюстрированного приложения к «Коррьере делла сера» от 22 февраля, которое я сохранил. Над Большим каналом висит озаренное солнцем облако, вечерний настрой, гондольер ведет пустую гондолу по серой воде, видишь огни уличных кафе, фасады, вапоретто вдали и читаешь крупные белые буквы заголовка: «VENDI-АМО VENEZIA? — Мы что же, продаем Венецию? Распродажа?!»

La Serenissima, Светлейшая — буквальный перевод эпитета, на протяжении многих веков связанного с Венецией. Но так ли это по-прежнему?

В приложении помещена большая фотография, один из тех хитрых снимков, в каких город можно сжать или, наоборот, расширить, собрать перспективу в углу, где нет ничего интересного, и тем самым все запутать. Большей частью таким манером стремятся что-то доказать, и здесь именно такой случай. Слева впереди узкая протока, это Большой канал, на другом берегу — Санта-Мария-делла-Салюте, большое здание возле узкой протоки. Пейзаж не вызывает никаких ассоциаций, лишь церковь определенно узнаваема. Куда узнаваемее огромное круизное судно за нею, которое благодаря монтажу словно превышает размером половину города, рядом или перед ним можно поставить пять Салюте. За судном — водный простор, в конце концов мы по-прежнему в Светлейшей, но в сером небе над нею крупными буквами написано «Noi Veneziani? Non stiamo serenissimi!! — Мы венецианцы? Мы больше не светлейшие!!» Автор рассказа — Тициано Скарпа, но меня с моим несовершенным итальянским он тотчас сбивает с толку, поскольку обращается к кому-то (думаю я), кто живет под ним. «La riconosco, я ее узнаю, — говорит он, — ё una pantegana grossa (а вот это слово мне незнакомо), большая крыса, здоровенная крыса, что живет подо мной».