Венеция: Лев, город и вода

Последний день или вроде того. Где я прощаюсь? Утренний кофе с «Гадзеттино» в кафе на Пьяцца-Санта-Маргерита. Напоследок прикидываюсь венецианцем, пытаюсь что-нибудь заказать без акцента, остаться неузнанным, мимикрировать, сижу у окна в тусклом свете солнца — человек с газетой, смотрю на рыбный магазинчик, где сегодня уже не куплю рыбы. Когда я опять вернусь сюда? С того первого визита в 1964-м я пятьдесят лет путешествовал по миру, но всегда возвращался, — особая форма ностальгии. И все же не поселился здесь, вероятно, оттого, что всю жизнь меня не оставляет ощущение, будто я нигде не жил по-настоящему. Но почему тогда любишь это место больше всех других? Я пытаюсь думать об этом, однако дальше «своеобразия» мысли не идут, да я и имею в виду буквальное значение этого слова, «своеобразие». Это несравненный город в его своеобразии, истории, людях, постройках, причем я имею в виду не отдельные постройки, события, характеры, а целостность, соединение очень большого и очень малого. Это сам город, построившие его люди, абсурдная комбинация власти, денег, гения и великого искусства. Сперва они отвоевали свой город у лагуны, потом стали странствовать по большим морям за ее пределом, чтобы снова и снова возвращаться в город, который был им домом, всегда под защиту мудрой, широкой, часто такой спокойной, а порой опасной воды, которая объемлет его со всех сторон и в этом столетии из-за подъема уровня моря стала еще большей опасностью, чем прежде, и, размышляя об этом, я понимаю, что хочу провести этот день на воде, но не поеду ни на Мурано, ни на Торчелло, мне хочется на еще незнакомый остров, на Сант-Эразмо, сад и огород Венеции. В последней прочитанной мною книге Донны Леон «Что не исчезнет» этот остров играет особую роль. Не стану вдаваться в подробности сюжета, для меня здесь важно только одно — описание двоих мужчин, плывущих на весельной лодке по бесконечности этой воды и хорошо знакомых с фарватерами. Читая книгу, я расстелил рядом карту лагуны, именно расчерченные на карте фарватеры прямо-таки завораживали меня. Один из мужчин годами старше другого. В уединении этого островка он поселился после смерти жены и живет совсем один. Тут и там в лагуне он держит ульи и временами их проведывает. Порой они очень далеко, и автор описывает эту даль. Мужчина, сидящий вместе с ним на веслах, — комиссар Брунетта, главный герой всех романов Донны Леон. Брунетта моложе своего спутника, которого зовут Давиде. Он приехал на остров отдохнуть. Оба они хорошо понимают один другого, когда-то давным-давно Давиде выиграл регату с отцом Брунетта, что создает связь. И конечно, Давиде гребет лучше горожанина Брунетти, который очень скоро чувствует, что в этот первый день тело его толком не справляется, а на ладонях появились мозоли. Гребля описана превосходно. Мы еще не знаем, что старший мужчина в конце книги умрет и что смерть его связана с важнейшей темой книг Леон: с коррупцией Венеции и в Венеции, с этим спрутом, который опутывает своими щупальцами все — строительство, недвижимость, усыновление, льготы, рестораны, контрабанду, искусство. Но в первый день речь идет не о коррупции, а о водном просторе, о тишине, о птицах. Сейчас, когда я пишу, карга лежит передо мной. Я знаю, куда они направлялись в первый день, вижу на карте канал Сан-Феличе, но слово «канал» вообще-то вводит в заблуждение. Вода, как на всех картах, обозначена голубым. Но как понимать, когда среди голубизны мелкими буковками выведено «канал Сан-Феличе», а расположены буковки между тонюсенькими полосками более темной голубизны? Эти полоски — берега? Нет, на самом деле это фарватеры в воде, а затем ты их видишь, боковые каналы, тонюсенькие причудливые загогулины, намеки на болотистую землю, осоку, камыши, на землю близко от поверхности воды, для тех, кто любит названия, возникают все новые сюрпризы, Мотта-деи-Куниччи, Осса-рио-ди-Сант-Ариано, а немного дальше Палуде-Маджоре, куда пришли ранние венецианцы, гонимые сначала остготами, а позднее лангобардами, пришли в поисках убежища на болотистые острова, которые станут их городом.