Венеция. Под кожей города любви

На Страда Нова нашего Неро нежно облизывает и обцеловывает снежно-белая с рыжеватыми подпалинами колли, очень живая и, судя по всему, умная. Она кладет лапу на голову пса, а потом начинает носиться вокруг него. Хозяева колли — приветливая парочка: молчаливый улыбчивый блондин в черной майке, смазливый, как порнозвезда, в джинсах в обтяжку, с ним высокая загорелая красавица в брюках и ярко-желтом топике для езды на велосипеде — крашеная блондинка с лукавыми сияющими глазами цвета морской волны. Оба яркие, что он, что она. Может, они снимаются вдвоем, изображая тренеров по аэробике. По тому, как дружелюбно держится женщина, я догадываюсь, что дружба Неро с белоснежной собакой началась не сегодня.

На обратном пути нам, однако, приходится защищать Неро от печально известной в окрестностях «собаки-монстра» (выражение Стеф), помеси бульдога, бладхаунда и ротвейлера. Этот колосс, заприметив нас с расстояния в триста метров, застывает, ощетинивается от ушей до хвоста и начинает лаять низко, с почти человеческим выражением. Глаза его — как отверстия двух ружейных стволов.

— Знаешь, я сегодня гуляла по рынку Риальто и думала о том, как легко было бы прожить вот так всю жизнь, — говорю я Стеф, после того как нам удается удрать. — Я здесь уже четыре дня и за это время не прочла ни одной газеты и ни разу не послушала новости.

— Да, иногда Венеция похожа на раковину, — размышляет Стеф. — Если посмотреть на людей, проживших здесь всю свою жизнь, обнаружишь, что они полностью отгорожены от внешнего мира.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

До меня доходит, что я и вправду надолго переселилась в Венецию, только когда мы со Стефанией отправляемся на встречу с Тицианой, для окончательного обсуждения всех деталей моего переезда. С собой мы берем Неро. Он вжимается в стены домов, точнее, в узкую полосу тени. Дом Тицианы — на солнечной стороне, трехэтажный; внутри медового цвета половицы и изящные старинные вещицы. Все втроем мы поднимаемся на крышу-террасу, где благоухают гардении, вьются почти тропические лианы и растут фруктовые деревца. Садимся и принимаемся за дело, а Неро тем временем осваивается под присмотром Коко — огромной дряхлой немецкой овчарки Тицианы. Коко ходит за нами по пятам, точнее, с трудом ковыляет, кряхтя при каждом шаге, но, тем не менее, злобно поглядывая на нас из глубины своей пышной шубы. Неро выступает важно, горделиво.

— Неро всегда очень волнуется, когда мы сюда идем, — улыбается мне Стеф. — Он, наверное, думает: «О, Коко пригласила меня на вечеринку! Коко будет меня принимать!»

Стефания и Тициана обсуждают что-то относительно моего жилья, и я понимаю почти все. Потом Тициана обращается непосредственно ко мне, и я, как всегда, тушуюсь. Кажется, она что-то спрашивает. Я молчу и таращусь на нее, затем на Стеф.

— Ты готова переехать в понедельник? — переводит моя подруга.

— Она, что, вообще ничего не понимает? — спрашивает Тициана по-итальянски с обескураженным видом — и эти слова мне не надо переводить. Что ж, вот вам и обратная сторона ее искренности: Тициана, оказывается, не умеет скрывать свои негативные эмоции.

Пока Стеф стряпает дипломатичный ответ, я ухожу глубоко-глубоко в себя и сижу там, как угрюмый гном на берегу реки.

Вскоре меня подзывают кивком головы, и я отдаю Тициане деньги (плату за месяц и задаток). Она пишет расписку и дает мне инструкции на ломаном, но с недурным произношением английском. Я выразительно моргаю, делаю все, чего от меня ждут, но при этом чувствую себя заключенной в горячий пузырь смущения.

Под конец Тициана спрашивает меня по-итальянски:

— Ты все поняла?

Я говорю, что поняла, но ее это, похоже, не убеждает.

Разговор продолжается, и Тициана рассказывает смешную историю. Она обращается и ко мне, и к Стеф, но я опять ничего не понимаю. После того как они отсмеялись, Тициана переводит: каждое утро ей на крыльцо кладут левоцентристскую газету, но сама она покупает другую, крайне левую, которая, если бы другие жильцы дома увидели ее, привела бы их в шок. Она изображает реакцию: делает испуганное лицо, таращит глаза, открывает рот и прижимается всем телом к стене, словно пытаясь укрыться от пропаганды красных мятежников, развернутой на газетных страницах.

Выходим мы все вместе, с обеими собаками. Спускаемся по широкой мраморной лестнице — я любуюсь мраморными стенами, покрытыми гобеленами. Стефания тактично уходит вперед.

— Спасибо тебе за все, — говорю я Тициане по-итальянски.

— Да брось, ерунда все это, — приветливо отвечает она, касаясь моей руки.

— Я понимаю гораздо больше, чем могу сказать.

— Конечно, само собой. Когда начинаешь, всегда трудно.

— У тебя, видимо, способности к языкам и хороший слух, — медленно и внятно произношу я по-английски, дотронувшись до мочки своего уха.

— Да, — уверенно отвечает она, тоже по-английски. — Например, американцы. Они вообще не могут учить языки.

На Кампо Санто-Стефано Тициана с нами прощается, и мы со Стеф шагаем домой. Солнце стоит высоко, все итальянцы попрятались — время обеда. На улицах только приезжие, но их великое множество.