Венеция. Под кожей города любви

У нас появилось свое кафе, «Caffè Rosso» на Кампо Санта-Маргерита, и свой ресторанчик, куда мы заходим поесть или пропустить по стаканчику, — «La Cantina» на Страда Нова. Мой итальянский вполне позволяет самостоятельно заказать чашечку кофе, и я понимаю примерно половину того, что слышу вокруг, но, если вдруг кто-нибудь обращается прямо ко мне, я цепенею.

В первые несколько дней все в Венеции мне кажется похожим: и мосты, и улицы, и солнечные пыльные площади, и магазины, торгующие товарами, в основном предназначенными для ублажения тела и женской души, — если это не одежда и не обувь, так сумки, шарфики, броши, белье и перчатки. Диккенс описывал Венецию завитой, извилистой, скрученной, как пружина. Неправда. На самом деле ее всю нарезали на кусочки и уложили стопками, а сверху присыпали черепичными крышами. На карте это выглядит как мягкий завиток, как тающие в море инь и ян, но стоит оказаться на тесных улицах, зажатой среди домов, и продвигаться куда-то, сворачивая наугад то влево, то вправо, чувствуешь себя мышью в ящике со старыми книгами. Здания начинают казаться все выше, монументальнее и темнее, потом они становятся плоскими и неотличимыми. Чтобы отдохнуть от этого ощущения, между двумя посещениями музеев я обычно отсиживаюсь на скамейке где-нибудь на берегу моря или на набережной Большого канала. Отмечаю оттенки: вода может звучать как смех, как звон ключей или цепи, как эхо, даже как выстрел. Иногда я не могу различить, что слышу: колокола ли это, моторы или голоса, дети или птицы, шорох волн или шорох шин, — звуки отражаются и меняются. Гудение лодочного мотора — это монотонная басовая нота глубоко в воде, а вот какой-то звук, как будто стул протащили по полу.

Однажды утром Стефания и Джиневра ведут меня в Сан-Поло. Это в центре Венеции, по другую сторону от моста Риальто (мне представляется, что это как бы другая половинка бисквита), где улицы еще у́же, с множеством церквей, извилистые, промозглые и таинственные. Прилавки на рынке за мостом пестрят дешевой одеждой, просторными футболками с надписью «Венеция», импортными кожаными кошельками, а прилавки с фруктами дразнят изнемогающих туристов сочными ломтями арбузов, коробочками клубники и половинками кокосовых орехов. Мы видим группу детей с родителями, идущих из школы, — и вот что бросается в глаза: семейная жизнь здесь на виду, к ней относятся с уважением, и это отражается на детях — шумливых, бойких, располагающих к себе. Правда, на сей раз все не так гладко: девчушка лет шести бросается прочь от группы, рыдая и всхлипывая. На ходу она сквозь слезы что-то кричит матери, которая следует за ней со смущенной, усталой улыбкой.

Стеф с усмешкой переводит мне:

— Она говорит: почему ты всегда так внимательна к гостям и никогда — ко мне?

Тесные улочки выводят нас к мастерской, закопченной и тесной. Здесь делают из кожи необыкновенную обувь, она громоздится в витрине, напоминая изысканные пирожные. Вот незатейливые золотистые башмачки в стиле восемнадцатого века, вот длинные клоунские туфли с помпонами на пятках, а вот жеманные викторианские сапожки с пуговицами на боку, все в розовых и черных брызгах. В глубине мастерской молодая женщина с вьющимися темными волосами обрабатывает пунцовый лоскут кожи: прострачивает его на швейной машинке из чугуна. Со спокойного лица не сходит легкая улыбка.

— Все это она делает сама, — говорит Джиневра, когда мы входим. — О ней рассказывают историю… Якобы, когда она была совсем юной, однажды она проснулась и сказала: «Мне нужно делать туфли… Я буду делать туфли». Она пришла в эту мастерскую и обратилась к мастеру: «Вот я. Я хочу учиться». А он, представляешь, ответил: «О, ты еще слишком мала, девочка. Уходи и подумай получше, ты ведь можешь заняться чем-то другим, например, выйди замуж, а это дело не для тебя…» Тогда она поступила на знаменитые курсы, где учат делать обувь, — лучшие курсы в Италии. И через три года снова пришла сюда, постучала в дверь и сказала мастеру: «Я научилась. Теперь ты учи меня». Она не уходила, пока он не взял ее к себе. А теперь дело принадлежит ей.

История меня задевает, но я не произношу вслух того, о чем подумала: если бы в эту дверь постучал семнадцатилетний парнишка, вдохновленный мечтой и полный энергии, мастер, пожалуй, вцепился бы в него, тряс бы его восторженно за плечи, нахваливал бы за такое решение, познакомил бы со своим отцом, дядей и всеми братьями и тут же усадил за работу без всяких трехлетних курсов.

Мы отправляемся на Кампо Санта-Маргерита, самую оживленную площадь Венеции с множеством кафе и баров. Кого только не встретишь в этой толчее: туристы, респектабельные семьи, старики и дети-сорванцы, торговцы и подсобные рабочие, толкающие перед собой грохочущие деревянные тележки с мусором. В одной лавчонке, «Pizza al Volo» («Пицца в полете»), продают пиццу на вынос, в другой предлагают табак, открытки и марки, в третьей — всякую дешевую всячину от старых школьных учебников до штепсельных вилок и носков.