Венганза. Рокировка

Мне не требовалось объяснений, что будет, если Денни решит, будто я недостоин доверия или облажаюсь. Ничто не встанет на его пути в устранении ненужного напоминания о его неудаче. Ведь каждого, не оправдавшего его надежд или заставившего сомневаться в себе, Босс воспринимал как личный просчет, и ничем иным, как слабостью. Ничто Денни не презирал больше, чем наличие слабых мест. Никто не знал, где именно находится ахиллесова пята Денниса Альвареса-Доминго, но каждый пытался отыскать её. Он сделал все возможное, чтобы убедить абсолютно всех в ее отсутствии и не допускал проявления подобных слабостей у своих приближенных. А каждый провал становился ни чем иным, как чертовой слабостью.

— Пойдем, я все-таки покажу тебе созданный мной садик, — повернулся ко мне с широкой улыбкой на лице, зажав между пальцами сигару.

Достав из внутреннего кармана пиджака зажигалку, сделал шаг к нему навстречу, улыбаясь в ответ.

— Чёрт с тобой, Денни. Показывай свою зелень, — щелкнул кремнем, поджигая его сигару.

Окончив дела, ночным рейсом я вернулся в Лос-Анджелес, место, считавшееся моим настоящим домом или, по крайней мере, тем местом, куда я возвращался на ночь долгие годы. Тишина, царившая в доме, вызывала странные чувства. Я испытывал облегчение от того, что наконец-то оказался без посторонних глаз, следящих за каждым моим шагом и вынуждающих контролировать каждую свою эмоцию. И в то же время я понимал, насколько пусто в моей жизни, где нет никого, кому можно довериться, никого, кто ждал бы меня вечерами и отгонял демонов, преследующих по ночам. Не включая свет, я прошел сразу к бару, протягивая руку к рому. Открутив крышку, припал ртом к прохладному горлышку бутылки. Обжигающая жидкость опалила горло, моментально растекаясь теплом по телу. Внутри меня разрасталась пустота, стремящаяся поглотить все мысли и чувства, как происходило из ночи в ночь, из года в год. Мне требовалось вытравить ее, и я видел лишь единственный способ заполнить её чем-то.

Перед этой пустотой я чувствовал себя потерянным, был полой оболочкой человека. И лишь одна эмоция могла вытеснить ее, одно чувство, питающее мою душу и заставляющее дышать полной грудью, — ярость.

Звонок телефона с высветившимся именем Хавьера на дисплее раздался в самый нужный момент, не позволяя мне полностью впасть в оглушающую пустоту.

— Говори, — принял звонок.

— Здорово, босс. Мы нашли крысу.

* * *

Через двадцать минут я добрался до нашего автокомплекса. Пройдя мастерские, зашел на автомойку и, пройдя мимо персонала, спустился в подвал. Шум мойки, прекрасно заглушал все остальные звуки. Именно поэтому стены этого подвала повидали немало человеческой крови.

За спиной со звоном закрылась металлическая дверь. В нос ударил запах сырости и затхлости. Я пригнул голову, стараясь не задеть ржавые трубы. Тусклый свет, рассеянный у нижней ступени, не доставал до лестницы, скрытой за генераторами. С каждой новой ступенькой становилось светлее, будто я направлялся к свету из ада. Так оно и было. Я жаждал крови, и вряд ли что-то способно остановить меня от её пролития.

Приглушенные голоса и лязганье железа вызывали во мне ликование. Я, черт возьми, был рад возможности снова почувствовать что-то, кроме опустошенности. И ничто не пробуждало меня к жизни, как злость. Она помогала забыть о Марине, обо всех, кого я потерял, показывала, кем являлся в действительности Диего Альварадо. И порой не требовалось ничего больше, кроме как выпустить пар. Пусть я и не знал, что именно значит быть живым, до встречи с Котёнком, не ожидал, каким потрясением это станет для всего моего мировосприятия. Но потеряв её, я получал удовольствие, наказывая себя одиночеством, упиваясь чувством полной безнадёги. Рядом же с ней я вновь ожил, не желая ничего иного кроме нее. А теперь, после того как начал понимать, что Марина совсем иной человек и не принадлежит мне, одиночество вновь стало проклятьем. И приглушить его, хотя бы на краткий срок, могла только ярость.

Посреди помещения подвешенный к трубам за ноги болтался мексиканец. Я помнил его, он был одной из шестерок, доставляющей девочек до места работы. Ребята в банде называли его Охо за косивший левый глаз. Охо, как и всех, кто работал непосредственно в клубе, допрашивали одним из первых. Как могло произойти подобное упущение, что именно он натравил облаву на клуб, пока что требовалось выяснить.

— Ангел, — вскочил с бочки, стоящей у стены Хавьер, натачивающий ножи. Еще две пары глаз амигос, Чтеца Лоренсо и Рауля, дожидающихся расплаты с предателем, устремились на меня.

— Рассказывай, — посмотрел на помощника, чувствуя, как внутри начал пробуждаться вулкан.

— Он стучит одному копу. Рауль видел его на заправке, выходящим из туалета вместе с тем копом. Ему показалось это странным, и тогда он приставил к нему слежку. Раз в неделю они встречались на разных заправках. И убедившись, что это не случайность, мы обыскали его дом.