Венок Петрии

А тут он застонал громчей, теперича я уж хорошо расслышала.

«Ой, — стонет, — ой, мама родная!»

Я кинулась в кухню.

«Что с тобой, Миса? — Присела возле его, хочу голову его поднять. А на лбу, вижу, холодный пот выступил. Ровно он токо что у колонки умывался. — Что с тобой, Миса, горюшко мое?»

«Ой, живот, — стонет. — Ой, живот! Ох, мама родная, живот!»

Вот беда, что делать?

Засуетилась я.

Держу ему голову, а он глаза закрыл и ледяной росой мне ладони холодит. И бледный-бледный, а там, где его солнцем опалило, на лбу, носу и щеках, грязная желтизна проступила.

«Что болит, Миса? Скажи, что болит-то?»

«Ой, — говорит, — все болит. Весь живот болит, кругом все болит. — И показывает рукой под ложечкой. — Словно ножом режет».

Надо, думаю, его на постелю уложить.

«Ляжь, — говорю ему, — на постелю. Все легче будет».

Он не спорит, позволил мне подсобить ему, но токо взгромоздился на постелю, ишо и ноги не вытянул, голову на подушку не опустил, а застонал пуще прежнего.

«Ох, смертынька моя пришла! Однова помирать, но муки-то такие зачем! Ох, мама родная! Ох, Петрия, пришло время нам расставаться».

Я взяла холодной воды, протираю ему лицо, вместе с им причитаю.

«Миса, не говори такие слова. Миса, — плачу, — не бросай меня одну на этом свете. — Целую ему ледяные руки. — Миса, не помирай, видишь, руку, что ударила меня, целую, не помирай токо. Не бросай меня, ведь я теперича всю свою жисть грызть себя буду за то, что перед смертью ты на меня осерчал. Миса, не помирай, богом тебя заклинаю!»

16

Так скрюченного мы его и отвезли в больницу. С той поры он, можно сказать, и не поднялся.

Пролежал Миса в больнице какое-то время. И ходили за им там, ничё не скажу, лечили. Да что толку, ежели они уж угробили его.

Не стало ему много лучше, а доктора говорят:

«Мы его выписываем. Он может дома лечиться».

Вернулся Миса домой, ему и вправду вроде полегчало. Но вскорости так скрутило, что я снова его в больницу свезла.

Так год цельный прошел — то в больницу, то из больницы.

А в семидесятом — лето как раз было — приехала Зора со своим Мирко. Решили они забрать от меня Снежану. Получили, мол, квартиру в Зренянине, есть теперича где дочку держать.

«Чего же вы ее у меня, — говорю, — забираете, когда у меня Миса разболелся. Пущай бы уж здесь восьмой класс кончала».

Они ни в какую.

«Дядя болен, — говорят, — и у тебя на ее время не хватает. Токо мешается».

Какое мешается, оставьте бога ради! Должно, их Мисина болесть испужала.

Со всеми своими горестями, может, я и вправду хуже за ей смотрела, но девочку я любила, и мне хотелось, чтоб она у нас осталась.

Да и Миса ее тоже любил. Пока был в силе, возьмет ее за руку и идет с ей, куда она ни попросит.

Какая б, брат, беда с тобой ни приключилась, ежели есть возле тебя милый и дорогой тебе человек, все на душе легче. Как Миса ляжет в больницу, я иной раз ночь напролет возле девчонки просижу. Она спит, а я смотрю на ее и по волосам глажу.

Так вот и Снежану увезли. Все. Осталась я одна.

В тот год осенью Миса снова угодил в больницу. И пролежал там почитай два месяца.

Вижу я, больница ему без пользы. Решила я напрямки с докторами поговорить.

«Можете вы, — спрашиваю я их, — мого мужа на ноги поставить или не можете? Честно мне скажите».

Они туда-сюда, то, это. Видать, и сами не знают, что сказать.

«Понимаете, — говорю я им, — что я вас спрашиваю? Можете вы мужа вылечить или не можете? Ведь так боле терпеть нельзя».

«Дак ведь, — говорят они мне, — ты и сама видишь, каково ему, прежнее здоровье мы, понятно, возвернуть не можем, мы можем токо пособить ему протянуть ишо какое-никакое время. А может, лучше было бы в Белград его отправить».

«Само собой, — говорю, — угробили человека, а теперича в Белград его вези. Пущай другие над им голову ломают».

«Погоди, — набросились они на меня, — не угробили мы его! Что ты такое говоришь?»

«Чего там годить? — говорю. — Хватит с меня, и так того дождалась, что вы его до могилы довели и теперича спихнуть на других хотите».

Они начали мне там чтой-то доказывать. А я их уж и слушать не стала.

«Ну-ка, — говорю, — выписывайте его, мы домой поедем. А надо будет, я сама его в Белград свезу».

И поехали мы с им домой.

А тут и зима пришла.

Миса дома, со мной, но почитай что и не встает, за зиму хорошо, ежели два или три раза на улицу вышел. А там снова приспело время в больницу ложиться.

Ну, думаю, повезу его в Белград.

Выправила ему бумагу туда, сделала все, как надо.

А в душе надежду таю — и ругаю себя: что бы прежде вспомнить? — вдруг он опять попадет к тому самому доброму доктору Николичу, тот бы его непременно вытащил.

Но выпала нам совсем другая больница. Я прошу, чтоб его к доктору Николичу перевели, а они говорят:

«Это не его случай, он другие болести лечит».

Так и пришлось оставить Мису в этой больнице. Что будешь делать?

С месяц Миса там пролежал, выписали его. Три или четыре недели дома побыл и снова к им возвернулся.

Совсем уж плохой стал, одной ногой, можно сказать, в могиле.

Осталась я в Белграде, каждый день хожу к ему, навещаю. Доктор разрешил.

Спрашиваю я его как-то:

«Полегчало тебе малость, Миса? Лекарствия-то дают?»