Венок Петрии

«Болей сильных, — отвечает, — нету. — А у его желудок сильно болел. — Лекарствия кажный день дают и уколы делают».

«Даст бог, — говорю, — лучше станет».

«Наверно», — говорит.

«Знаешь, я тогда бы, — говорю, — пожалуй, домой поехала. И там дела ждут. Ежели ты не против».

«Езжай, — говорит, — чего зря время терять и тратиться. — И тут же добавил: — Токо, Петрия, ты про меня не забывай. Надолго-то не бросай. Не ровен час…»

И рукой так сделал.

Я испужалась.

«Что не ровен час, — говорю, — ты, Миса, не пужай меня. Как это я могу про тебя забыть? Зачем и говоришь такое?»

И взялась поправлять ему подушку, а то у его голова завалилась, страшно глядеть.

Он опять рукой так сделал. И криво так улыбается.

«Не ровен час придется скоро в дальнюю дорогу мне трогаться».

Улыбается, а сам смотрит на меня, ждет, что я скажу.

«Ну, — говорю, — это ты брось. Тебе же полегчало. И на лицо лучше стал».

По правде-то, где там лучше, вовсе даже не лучше. Все время в сон его клонит. Как ни приду, говорит, спать хочет. Должно, от лекарствий.

Ущипнул он себя легонько за щеку.

«Это ты, Петрия, всерьез говоришь? Правда, я на лицо лучше? Не врешь?»

И смотрит на меня так, будто теперича все от меня зависит. Как скажу, так и будет.

«А как же? — говорю. — Стала бы я тебе врать. — А сама снова подушку ему поправляю. — Само собой, лучше, аж помолодел».

Он опять ущипнул себя за щеку.

«Знаешь, — говорит, — с тех пор, как я здесь, желудок и правда не так болит. Может, нашли здесь лекарствие от моей хвори?»

«Уж ежели им не найти, кто ж ишо найдет? Само собой, нашли. Потому и полегчало».

«Ладно, — говорит, — ступай, а я отдохну малость, устал чтой-то. Как сможешь, приезжай!»

17

Так вот я его и оставила. Соврала я ему, а вроде и сама в свое вранье поверила.

Вернулась домой.

Приходят люди, спрашивают, как он, да что.

«Плохо, — говорю. — Никудышний у меня Миса стал. Нехорошо ему».

«Его, — говорят, — эти жулики в той больнице угробили. Ежели б ты его вовремя в Белград свезла, там бы его вылечили».

«Эх, — говорю, — кабы знать! Кабы подсказал кто! А теперича, видать, поздно. Хочь, когда я уезжала, он вроде бы на лицо и получше был».

«Даст бог, — говорят, — может, выкарабкается».

Прошло ишо сколько-то там дён. Я снова в путь-дорогу собираюсь.

И токо было собралась через день или два ехать, как вдруг откудова ни возьмись оспа.

Это что за напасть?

Слушаю я телевизор, радио кручу.

А там об одном этом токо и говорят, ни о чем другом. Оченно, говорят, опасная болесть, сидите дома, говорят, никуда не трогайтесь, чтоб, мол, заразу не подцепить.

Ох господи, неужто и это меня не минует? Мало мне мого несчастья, так на́ тебе, ишо и чужое подваливается. Что делать, и не знаю.

Подождала ишо дня три. По радио все говорят, чтоб никуда не трогаться, опасно, мол, ездить. А когда конец будет, не говорят.

А как я могу ждать неизвестно сколько? Не могу, никак не могу, может, это бог знает, когда кончится, а я и буду ждать!

Помню, среда была. И я решила завтра с утра ехать. Авось, думаю, пронесет.

Утром есть удобный поезд из Брезовицы, в нужное время в больнице буду. Поговорю с мужем, а вечером — обратно, в полночь в Брезовицу приеду, а оттудова пешком, я по темноте ходить не боюсь.

Собираюсь, гостинцы готовлю. Замесила тесто, слойку хочу испечь.

Стало быть, кручусь я возле плиты, помнится, противень в духовку совала.

Пьяна вроде не была, в рот капли не брала. Может, чтой-то ненароком в дом принесла. Дак тоже нет. Муки белой кило или два, уж и не помню точно, сахару, масла в магазине купила и все.

Как же, я уж все опосля перебрала.

Петрия, сама себя спрашиваю, может, выпила рюмку и тебе примерещилось? Нет, приятель.

Может, думаю, чтой-то в дом занесла и от того в голове все кругом пошло? Нет, и тут не получается. Говорю тебе, нет.

Мука и сахар наперед фасованные. Ежели бы кто мне подкинуть чего захотел, откуда ему знать, что этот пакет всенепременно мне достанется? Ведь так? И захочет, так не сможет.

Масло, правда, наливали, но все у меня на глазах было, ничё они не скрывают. Из большой бочки накачали в малую, как всем, так и мне. Ежели чего и подсунули, так не мне одной. А ведь ни с кем ничё не стряслось, токо со мной! Яйца у меня от своих кур, не магазинные.

Стало быть, кручусь я у плиты. На месте не стою, верно, но и не прыгаю, не скажешь, что я виноватая.

И вдруг обернулась я к плите, а за спиной у меня как пошло все ходуном — бж-и-и-к! Бжи-и-и-к!

Зазвякали в буфете тарелки, зазвенели стаканы, затарахтели чашки. Будто кто их там ненароком задел, да сильно так, что они все дрожат, никак не утихнут.

Я как стояла у плиты, выронила тряпку, что в руках у меня была, а сама — задом, задом, пока к кровати не приткнулась. Тут и села, ровно куль. Ноги как подкосило, не держат, и все.

Поглядела я краем глаза — в упор и глядеть-то боязно — на буфет.

Он качается, и там все дрожит и позвякивает. Кабыть, мыши или крысы забрались туда спьяну и давай куролесить.

Что такое, думаю. Может, там и вправду мыши или крысы, может, от их буфет ходуном ходит?

Дак откуда мышам-то быть? А кошки на что? Ни одна крыса от их не схоронится.