Венок раскаяния

— Не побегу, — сказал Иван. Он боялся за свою семью и сам вышел навстречу немцам. По дороге встретил дочь Талу, которую немцы вели на электростанцию — к нему, за ним.

Когда Павлов узнал, что Гнеденко арестовали, он выцарапал на потолке: «Павлов, Цыпкин. Здесь скрывались 2 комиссара, но погибли от предательства Ваньки Рыжего — И. К. Гнеденко, живущего по этой улице».

В Евпатории так же, как, скажем, в Сочи или в Ялте, трудно воспитывать людей. Дети растут, почти круглый год видя вокруг себя приезжих вольных, праздных людей. Здесь нет заводов с мощными традициями, как, скажем, в Донецке или Туле. Нет боевых традиций, как в Ленинграде или в Одессе. Да в том же Севастополе рядом — там воспитывает политый кровью каждый квадратный метр городской земли.

А Евпатория до войны была заштатным, безмятежным, ленивым городком. Жили здесь беззаботно русские, украинцы, евреи, греки, татары, армяне. Все друг друга знали, шли на прием не к врачу по фамилии такой-то, а к Ивану Ивановичу, устроить на работу в контору шли не к товарищу такому-то, а к Петру Петровичу. И не на службу к ним отправлялись, а мимоходом в окошко постучат, договорятся.

Маленькая жизнь маленького городка. Здесь никого к войне не готовили. Когда стал свирепствовать террор, когда каждый третий горожанин был казнен, разве не было бы естественно спрятаться, переждать, отсидеться, выжить. Но в этот страшный момент прячут у себя двух десантников Перекрестенко и Глушко, скрывает у себя Галушкина семья Гализдро.

Еще после прежних, так называемых «национальных», расстрелов мало кто из евреев уцелел. Те, кто сумел спастись, прятались по домам. Оставался на виду лишь мальчик Боря — инвалид, хромой. Немцы держали его для забавы, он работал в гестапо истопником, собирал дрова.

Когда тральщик «Взрыватель» выбросило на берег и волны добивали его — рубки, надстройки, палубу, немцы посылали к нему за дровами калеку Борю. Пляж после десанта был заминирован, и немцы гадали — пройдет калека к тральщику или взорвется. Дважды проходил Боря к кораблю и возвращался с дровами. И только на третий раз подорвался.

Когда он лежал в больнице (с множественным осколочным ранением обеих ног), ему через приемную передавали посылки, так и писали на них: «Для Бори». Шли к нему — русские, украинцы, армяне, греки.

Конечно, были и трусы, были и предатели. На войне как на войне. Кто-то выдал семью Гализдро. Были в Евпатории свои полицаи — из местных.

Но не они определяли характер города, не они определяли судьбу войны.

Все Ванька да Ванька, а было ему пятьдесят лет. Отчества его никто не знал, да и зачем человеку отчество, если он работает возчиком и пьет.

Его держали в полиции ровно неделю. Он знал и того, кто застрелился во дворе дома Гализдро, и тех, кто скрывался на улице Русской, в доме № 4. Мне неизвестно, пробовали ли в полиции подпоить Гнеденко. Может быть, может быть.

Потом пальцы его рук стали вставлять в дверной проем, пока не переломали. Потом отрезали ему уши и нос. Потом отпилили кисти рук, потом отпилили ноги.

Живые останки Ваньки Рыжего лежали в гестапо. И фашисты стояли над ним. Трудно было узнать в человеке человека, одна лишь душа еще трепетала, мерцала, доживала последние минуты свои. Загадочная славянская душа.

Таких мук, какие принял Ванька Рыжий, не принял никто и никогда на этом побережье, начиная, наверное, со времен скифов.

Воюют солдаты, но побеждает народ. Мы часто говорим — народ, народ!.. Велик, могуч! Как о чистом воздухе, который не увидеть и не объять. Но увидеть, потрогать, положить на плечо руку — народу, как?

Возчик Ванька Рыжий — вот народ. Иван Кондратьевич Гнеденко.

…Десять дней лежал неопознанный Галушкин во дворе опустевшего дома Гализдро. Фашисты установили пост — а вдруг кто-то из знакомых заглянет? Все зря.

В 1944 году приехал на побывку молодой летчик Леонид Гализдро-Капшук, муж Антонины. Ни жены, ни маленького Георгия, никого в доме не нашел.

— Мы еще разберемся после войны, чьих это рук дело, — сказал он.

Он собирался искать предателей, а пока поспешил на фронт, добивать фашистов.

Тогда же, в 1944 году, он и погиб.

Что ни говорите, а мгновенную решимость проявить легче, чем постоянно, всегда быть готовым к любым испытаниям. Один раз в жизни можно все, один раз даже трус может себя превозмочь!

Прасковья Григорьевна Перекрестенко в войну проявила оба качества. И мгновенную решимость, когда надо было принять в дом на сутки 60 десантников, а затем и воинскую твердость, долготерпение, когда двое из них остались в доме до прихода советских войск. В самое страшное время она хранила и оберегала в Евпатории Советскую власть в лице ее главного руководителя. Она, ее шестилетний сын и старики — все они за эти два года и четыре месяца могли быть расстреляны каждый день.