Венок раскаяния

Оказалось, что в подвалах рейхстага засели фашисты, основные силы гарнизона — более тысячи человек, и 1 мая немцы дали бой, да такой, что рейхстаг заполыхал огнем и Неустроев получил приказ временно покинуть рейхстаг. Комбат, однако, принял другое решение — лучше погибнуть… С трудом превеликим немцев загнали обратно в подземелье.

Фашисты предложили переговоры. Но поставили условие: с советской стороны должен быть только генерал, в крайнем случае, полковник, поскольку во главе их генерал-лейтенант от инфантерии — комендант рейхстага.

Ни генерала с нашей стороны, ни даже полковника в рейхстаге не было. Выбор пал на… лейтенанта Береста. Манера свободно, с достоинством держаться и богатырский рост придавали ему внушительный вид.

Он побрился, надел трофейную кожаную куртку, прикрыв лейтенантские погоны. Адъютантом его отправился сам Неустроев — капитан, пять орденов на груди, честь по чести.

Они спустились в подземелье.

«Сейчас, через десятки лет,— вспоминает Неустроев,— скажу откровенно… мне было страшно… На нас были направлены дула пулеметов и автоматов. По спине пробежал мороз. Немцы смотрели на нас враждебно. В помещении установилась мертвая тишина.

Лейтенант Берест, нарушив молчание, решительно заявил:

— Все выходы из подземелья блокированы. Вы окружены. При попытке прорваться наверх каждый из вас будет уничтожен…

Встретивший нас офицер на ломаном русском заговорил:

— Немецкое командование не против капитуляции, но при условии, что вы отведете своих солдат с огневых позиций. Они возбуждены боем и могут устроить над нами самосуд…

Наш «полковник» категорически отверг предложение фашистов.

— У вас нет другого выхода. Если не сложите оружие — все до единого будете уничтожены. Сдадитесь в плен — мы гарантируем вам жизнь.

…И мы покинули подземелье. Пулеметы и автоматы смотрели в наши спины. Услышишь за спиной какой-то стук, даже шорох, и кажется, что вот-вот прозвучит очередь.

Дорога казалась очень длинной. А ее следовало пройти ровным, спокойным шагом. Нужно отдать должное Алексею Прокопьевичу Бересту. Он шел неторопливо, высоко подняв голову».

Куда запропал потом герой последних дней войны, где затерялись следы легендарного лейтенанта? Почему не Герой?

Как и Маринеско, был он ершист, я слышал, что тогда же он надерзил кому-то из штабных работников. Подробностей не знаю. Знаю лишь, что после войны жил Берест в бедности и забвении. Работал киномехаником в провинции. Как и Маринеско, был судим, и даже срок, кажется, получил тот же — три года. А в конце жизни совершил и третий подвиг.

Шел с внуком из детского сада. Мимо железнодорожных путей. На рельсах играла девочка. На нее мчался поезд. Александр Прокопьевич кинулся под колеса.

Девочку спас. Сам погиб.

Видимо, это был один из последних парламентеров войны. А может быть, и последний.

…Я еще вернусь когда-нибудь к этой судьбе, обязательно вернусь.

Так и выстраиваются они, герои, в один бесконечный ряд: летчик Филатов, скончавшийся совсем молодым «в звании директора второразрядного кинотеатра», капитан 3 ранга Маринеско, лейтенант Берест… Бесправные, беззащитные, гонимые.

Тут еще и закономерность. Чем могущественнее и независимее был герой в войну, тем более гонимым и беспомощным он потом становился.

Очень точно сказал поэт-фронтовик Борис Слуцкий:

Когда мы вернулись с войны,

Я понял, что мы не нужны.

1989 г.

И все-таки свершилось

Вот он, передо мною, Президентский Указ: к 45-летней годовщине со дня Победы звания Героя Советского Союза удостоены двадцать два человека. Пятнадцать — посмертно.

Отечественную славу приумножили новые имена.

Поздравим тех, кого не поздно поздравить, и возблагодарим тех, кто не дожил до сегодняшнего дня, утешимся их сегодняшней посмертной судьбой.

И пусть не смущает никого, что запоздалый список новых Героев столь длинный. Я говорил уже: в войну их было много — достойных, но не удостоенных.

Нынешнее воздаяние, по-газетному говоря, является исправлением очевидных ошибок прошлого, а попросту, по-житейски — искуплением вины.

Многое еще придется искупить, и признать, и отвергнуть из того, что принадлежало нашему общему прошлому. В том числе военному, которое чем дальше живем, тем видится в последующем сравнении чище и честнее. Цель была — ясная, героизм — подлинный. Время истины — в народе и в человеке. Для того чтобы тебя услышали, не обязательно было напрягать голос, и больших трибун почти не было, и слов казенных было меньше. И даже вождь, обращавшийся всегда к партии большевиков или к великому народу — строителю социализма, в самые тяжелые минуты нашел вдруг другой адрес, другие слова: «Братья и сестры…»

Среди новых Героев и воспомянутый нами прежде Иван Туркенич, и ставший уже своим, близким Александр Иванович Маринеско…

Большое благо в том, что мы возвращаем сегодня достойные имена.

Эти имена еще послужат нам.