Венок раскаяния

В войну на кухне, под столом, жило доверчивое существо — курица, она бродила там в потемках. Когда мы садились за пустой стол, она виновато затихала. Я стриг бумагу, скатывал шарики и кормил ее. Она клевала покорно и, повернув голову набок, молча глядела снизу влажным, обидчивым глазом.

Мы оба обманывали друг друга. Она, кажется, не снесла ни одного яйца. Ни кормилица, ни иждивенка. Хотя какой это обман: мы ведь ничем не могли помочь друг другу.

Так и осталось все вместе, едино — Заполярье, жмых, хлебные карточки, голос певца.

…Теперь, уже давно, с тех пор как узнал все буквы алфавита, не могу найти нужную пластинку. Голос исчез, редкостный, серебряный тенор. Как будто его никогда не было.

Недавно услышал вдруг: певец — жив. Два поколения выросло и возмужало с тех пор, ушли, канули в вечность певцы более молодые. Неужели?

Звоню в пространство — неведомое, чужое. Незнакомый глухой голос отозвался с того света:

— Ну, что же, приезжайте.

На окраине России, на краю земли — в Магадане останавливаюсь перед дверью, на медной табличке — буквы санкт-петербургской вязи:

КОЗИН

Вадим Алексеевич

Две лохматые девицы лет семнадцати искали в Москве улицу Гоголя. Бульвар есть, ответила старая москвичка, а улицу не знаю. Может, не Гоголя, а Горького, передумали девицы. Они назвали имя модной певицы: «Хотим зайти». «Ну, тогда вам на Горького». — «А вы у нее были?!» — восторженно спросили гостьи. — «Я без приглашения не хожу». — «Но мы же сегодня уезжаем».

За уровень поклонниц, вероятно, отвечают и их кумиры. Что делать, если модная певица с ужимками поет Осипа Мандельштама. Поэт божьей милостью, бессребреник, поэт самой трагической судьбы. Он был уже обречен, когда писал «Соломинку». Теперь непорочные строки певица превратила в шумный шлягер, в конце которого веселые клоуны прыгают через головы друг друга.

Это то же самое, что сделать частушку из Твардовского: «Я убит подо Ржевом»…

Очень хороший писатель сказал: если бы Пушкину пела не Арина Родионовна, а наша эстрадная звезда, он бы вырос Дантесом. Сочтем это за художественную гиперболу. Речь о том, что кто-то должен отвечать и за уровень кумиров.

Пути пересеклись во Владивостоке. По городу разъезжала и вечерами причаливала к гостиничным ступеням «Волга», на ветровом стекле которой красовалась надпись: «Адм. гр. Пугачевой». Ее, то есть, административная группа. Зачем? Ездить на красный свет?

В гостинице — у подъезда, на этажах, всюду — дежурило множество подтянутых милиционеров, парадная охрана изнывала от безделья, даже честь отдать было некому, поскольку певица жила на загородной даче, а здесь, в гостинице, — ее «Адм. гр.»

Бальзак писал когда-то с грустью, что канатоходец и поэт оплачиваются одной монетой. Нынче нет даже этого равенства.

…Кажется мне, тогда, в далекую пору, истинные певцы привлекали, завоевывали — талантом. Вадим Козин, Изабелла Юрьева, Тамара Церетели, Леонид Утесов, Клавдия Шульженко.

Почему-то сейчас на эстраде чем шумней, тем лучше, стараются друг друга перекричать. Стало модой здоровым, сытым молодцам петь дамскими голосами, да еще гнусавить, да еще подвизгивать. И не только в том суть, что это — плохо, а и в том, что плохое это — заимствованное, привозная мода: музыка для ног заглушает все в пространстве, но во времени, не столь отдаленном, — услышат ли? Мода изменчива, самые шумные и слепые поклонники своих кумиров — самые неверные. Завтра у них будут новые идолы.

…Каждый из того великого уходящего поколения создавал свой, неповторимый стиль, они не были подражателями.

Не надо идеализировать, сказал мне с улыбкой собеседник, разве в той же козинской «Осени» — «Наш уголок нам никогда не тесен» — нет приторности.

Не знаю, не более чем в сегодняшних дозированных поцелуях на эскалаторе метро, обрядных, тоже заимствованных, тоже напрокат, как модный дым на эстрадной сцене.

Там была подлинность чувств — своих, собственных.

Во Владивостоке, кстати сказать, приобрел я по случаю пленки с редкими, чистыми записями Козина. Из-под полы, другого пути, увы, не было.

Такой талант, и такая странная запутанная судьба.

Вадим Козин родился в 1903 году, в Петербурге, в богатой купеческой семье. Отец, Алексей Гаврилович, окончил академию во Франции, занимался коммерцией. Мать, Вера Владимировна Ильинская, чистокровная цыганка, пела в хоре. Гостями дома были Анастасия Вяльцева — подруга матери, Надежда Плевицкая, Юрий Морфесси — знаменитейшие певцы начала века. Нетрудно догадаться, в какой атмосфере рос единственный в семье мальчик, которого окружали семь (!) сестер, все — младшие.

Смутное воспоминание: его, Вадима, нарядного, трехлетнего, везут в «Аквариум». На огромной сцене разбиты шатры, стоят живые лошади, и среди цыган — тучная женщина, сидя в кресле, поет. Эта женщина, уже не совсем здоровая, — его двоюродная бабка, легендарная Варя Панина.