Венок раскаяния

Необычно лишь то, что слабый побил сильного, и тот стал всюду жаловаться, написал и в «Известия». Откровенно говоря, я не сторонник того, чтобы личные конфликты нести в местком, в партком, в газету. Если сильный за себя постоять не может — что за мужчина? А как все-таки поступить — око за око? Тоже нельзя: самосуд, нарушение закона.

Письмо в «Известия» искупала одна строка в конце: коль попустительствуют власти, «юного хулигана я накажу сам, «домашними средствами», — писал автор. Значит, сильный слабого не боялся, тут, видимо, был принцип.

Плитка для внутренней облицовки стен — основная продукция Московского керамико-плиточного завода. В год — на 1,8 миллиона рублей. Производят здесь и урны для праха, и фарфоровые овалы для надгробий — грустные изделия, зовутся они товарами народного потребления, хотя человек «потребляет» их, когда человека-то уже, собственно, и нет. В год — на 700 000 рублей. Заводик — меньше двухсот рабочих, в Москве — единственный, и потому продукция — в дефиците.

Главный цех — плиточный, здесь все и произошло. 31 декабря 1985 года бригада мельников-дробильщиков заканчивала смену, как обычно, в три часа дня. Один из рабочих, Горяев, спешил перед Новым годом домой и договорился на пару с Торгуновым свою часть дела закончить пораньше. Бригада согласилась. Но один из напарников, Морозов, странным образом уговора не слышал, в раздевалке остановил Торгунова. Слово за слово…

«На почве неприязненных отношений», — так сформулировала милиция, и это вполне устроило завод.

Но Торгунов-то и в милицию, и в редакцию написал другое:

«В этот день Сергей Морозов сразу же после открытия винных магазинов принес на работу несколько бутылок вина и водки и в этот день к работе не приступал, даже не переоделся в рабочую одежду. Начальство (начальник цеха, мастер и др.) 31 декабря отсутствовало. Бригадира назначено не было».

Морозов еще юнец по сравнению с другими, видимо порядком захмелел. Сначала прицепился было к Горяеву, но тот уже был одет, на выходе. Из душевой появился Торгунов. «И ты уходишь!» — Морозов подскочил к нему. Торгунов — усталый, за день не разогнулся, даже не перекусил — ответил только: «Брысь!». Морозов успел несколько раз ударить Торгунова в лицо, прежде чем тот схватил и повалил его на пол. Но и на полу Морозов исхитрился дважды укусить соперника. Успокоился и испугался он, когда по лицу Торгунова вокруг глаз расплылись густые синяки.

Пострадавший спустился в лабораторию, где был телефон. Пришел дежурный по заводу. Через полчаса приехал оперуполномоченный Костюшин с двумя милиционерами. «После праздников приходи в милицию», — сказал он рабочему. Наряд развернулся и отбыл.

«Я поехал в травмопункт, а затем в милицию, ждать три дня не мог. Там, в 45-м о/м, написал подробное заявление, был составлен протокол, меня попросили съездить в травмопункт за справкой. Я снова съездил туда.

Я ждал до 10 января, никто из милиции на заводе не был. Я сам поехал в отделение. Костюшин с порога спросил: «Характеристику принес?» (Вообще он не затруднял себя обращением на «Вы»). Я удивился, почему с меня — потерпевшего, истца, заявителя, как хотите, — требуют характеристику с места работы? Неужели, будь у меня «плохая» характеристика, меня можно бить?

13 января отвез характеристику. 16 января позвонил Костюшину. Выяснилось: в возбуждении уголовного дела отказано, поскольку общественный порядок не был нарушен».

17 января Торгунов везет заявление начальнику Советского РУВД полковнику милиции Н. Бутылину. Через три дня рабочему позвонил домой Костюшин. Под диктовку оперуполномоченного он написал исковое заявление в суд. Одновременно Костюшин вручил Торгунову повестку к капитану милиции Уткину.

«22 января пришлось ехать в РУ милиции. Здесь мне опять пришлось повторить все изложенное в заявлении (у меня осталось впечатление, что никто из трех милицейских чинов, с которыми я беседовал 22 января, включая Уткина, не читал моего заявления), был составлен очередной протокол. Больше всего Уткина интересовало: не дал ли мне Костюшин письменный отказ в возбуждении уголовного дела. Затем заверил, что дело в суде будет возбуждено непременно, все признаки ст. 112 налицо.

Ровно месяц я ждал. 21 февраля поехал в нарсуд Советского района. В канцелярии мне объявили: мое исковое заявление в суд не поступало. Из суда я опять, в седьмой раз, отправился в РУ милиции. (Все визиты — в мои выходные дни или после работы.) Уткин, с трудом вспомнив суть дела, объявил, что моя жалоба переслана им обратно в 45-е о/м.

Конечно же, я не поеду больше в милицию. Семь визитов вполне достаточно, чтобы понять кое-что.

Ни на заявление в 45-м о/м, ни на заявление в РУ милиции я не получил ответа. Костюшин отказался даже сообщить мне номер, под которым зарегистрировано дело».

Заслуживает внимания конец письма: автор сожалеет, что связался с милицией, с Морозовым.

«Это была моя ошибка. Внушена она прессой, и, в частности, газетой «Известия».

Разговор происходил в кабинете директора Ю. Берзина.