Венок раскаяния

— А ведь Татаринов-то нездоров, Анатолий Иванович,— сказал Бондарев.— Жаловался мне, что давление опять поднялось…

— Да-а,— неопределенно ответил Казин.— Да нет, зайца, наверно, решил подстрелить. Придет.

Обсушились. Погрелись. Перекусили.

Когда возвращались домой, спросил уже Казин:

— Поищем, вернемся?

— Да он уж, поди, дома чай пьет.

Так они шли, поочередно выказывая ленивое беспокойство и тут же уговаривая себя не волноваться.

А метель свирепствовала. Казин — молодой и крепкий — обычно за день проходил и 40, и 50 километров, хоть бы что, а тут… Хотели даже, признаются сейчас, ружья побросать.

Домой вернулись к обеду. Бондарев живет рядом с Татариновым. Соседи. Вернувшись, он не зашел к Татариновым. Почувствовал вдруг тревогу? Побоялся ли, ждал ли чего-то? (Как будто можно было отсидеться до лучшей поры.) К шести вечера прибежала взволнованная жена Татаринова: где Федор? Бондарев испугался: «А что, не пришел? Да он с Казиным вроде был…» — залепетал невразумительное.

Потом Бондарев сообщил о беде в милицию. Позвонил Казину.

Утром 17 октября, это было воскресенье, к Бондареву постучалась дочь Татаринова — Анна.

— Иван Иванович, дорогой, пойдемте в лес, покажите, где шли…

— Не могу, радикулит у меня… — и Бондарев закрыл дверь.

На поиски пошел было муж Анны, но вернулся ни с чем.

Собрался народ у дома Татариновых, хотели идти всем миром в лес. Но куда? Ни Бондарева, ни Казина нигде не нашли. (Как оба говорят теперь, в это время они вдвоем тоже искали Татаринова… в подсобном хозяйстве Дорохово, где Татаринов работал.)

Сейчас, когда уже давно все позади, я думаю, как с каждым промедленным часом, даже минутой, росла тяжесть вины этих двоих.

На третий день Татаринова действительно нашли. 18-го с утра была снаряжена поисковая группа, и где-то около часу дня нашли его у Валыгинского поля, рядом с садоводческой будкой, где отдыхали, грелись Казин с Бондаревым.

— Ну, Федор Григорьевич, ты тут разлегся, а мы с ног сбились…

Сказал тот, что был впереди, и осекся.

Светило зимнее неяркое солнце. Ослабевший за эти дни ветер ронял с берез снежную пыль. Снег падал на лицо Татаринова и не таял. Рядом с ним, виновато виляя хвостом, видно, давно уже не отходила от него незнакомая собака, застывшая в нелепой преданности.

* * *

От Валыгинского поля мы возвращаемся к дому. Казин и Бондарев по-прежнему чутко слышат все звуки и шорохи леса.

— Вот лось шел. Недавно,— показывает Бондарев на следы.— Шел слева во-он к тому ивняку подзаправиться.

— А зайцев-то больше стало. Как сено идет, Иван Иванович?

— Хорошо, зайцы его любят.

Я знаю, о чем они говорят. Охотники косят и вывозят с лесхозовских угодий сено — для косуль, зайцев. Еще они растят картофель, овес для кабанов, собирают рябину для рябчиков, тетеревов, зайцев. Для лосей и зайцев на зиму готовят солонцы: валят осину, в метре-полутора от корня рубят корыто и закладывают туда соль-лизунец. Через недельку-другую осина начинает киснуть, и тут-то подходят на подкормку лоси.

Обо всем этом рассказывал мне вчера вечером Казин. Он гордится своим хозяйством, в области оно на хорошем счету. «План по членству,— говорил Казин,— идет хорошо, 932 охотника у нас, план по вырубке ивняка сделан. Лекции? Пожалуйста. Надо было за год шесть провести, а мы — семь. Тех же солонцов вместо 223 сделали 280».

— Ах, сволочи,— Казин неожиданно останавливается.— Ну надо же, а? Иван Иванович?

Я вижу на осине большенные вырезы ножом. Кто? Хулиганы какие-то.

— Вот сволочи,— повторяет Казин,— судить за это надо.

— Послушайте,— спрашиваю я,— а из вас кто-нибудь был у Татариновых в семье после этого…

— А зачем? — ответили оба в один голос.

— Мы венок ему купили? Купили,— объяснил Бондарев.

— И ленту,— подсказал Казин.— Я вообще жалею вот о чем: зря я его, наверное, к себе в хозяйство взял. И старый он, и лес знал плохо.

Казин впереди осторожно трогает ногой снежную корку. Проверяет что-то.

— Это я смотрю, твердый ли наст,— объясняет он.— Тетерева, они же с деревьев прямо в снег сигают. Не побились бы.

Проходим мимо обелиска с красной звездой.

— Кому это? — спрашиваю.

Молчат. Переглянулись.

Я подошел к обелиску. «Лейтенант Суханов погиб в бою за Родину».

— Он вроде Рузу освобождал,— словно оправдываясь, говорит Казин.

— Но под Рузой погибли тысячи, а памятник-то поставили Суханову?

— А кто его знает…

Сколько же раз они тут проходили!

— Может, раз пятьдесят, может, сто… — отвечает Казин.

Через несколько минут они уже снова читали следы.

— Вот это беляк прошел, на поляну бежал. А во-он снегирь сидит. Снегириха, вернее: с фиолетовым брюшком, самец с красным.

…А все-таки лес, и природа, и все, что есть тут на этой земле,— не их богатство. Им вроде как одолжили всем этим попользоваться, пока они тут служат.

* * *

Войну Федор Григорьевич Татаринов прошел всю, до последнего дня. И там, где он, артиллерист, мог умереть, жив остался. В мае они с женой, Зинаидой Николаевной, собирались праздновать 40 лет совместной, вполне благополучной и доброй жизни.