Венская прелюдия

Возможно, если бы в узком кругу друзей его парижскую речь так декламировал кто-нибудь из доверенных, из старых, Немирович-Данченко[42], к примеру, то у генерала были бы вопросы к некоторым акцентам. Особенно на слове «Германия». А так, в целом, государь прочёл стенограмму достаточно эмоционально. Темой проникся. Было заметно, что текст этот он пересмотрел не единожды, произносил почти наизусть, заглядывая в написанное лишь краем глаза.

— Каково, а? — воскликнул царь, отложив бумагу в сторону.

Под низкими сводами царского рабочего кабинета повисла пауза. Точно такая тишина, как в густом лесу перед бурей, которая вот-вот рванёт листья, согнёт в тугой лук ветки, распугает всю живность в округе, а потом как выстрелит по ушам барабанной дробью крупных капель… Сначала одиночными ударами, каждый из которых чётко слышен по отдельности, а потом этот звук превратится в постоянную тревожную дробь полковых барабанщиков при наступлении, а затем трансформируется в один сплошной гул, заслоняющий собой все другие звуки.

Скобелев всё же опять поднялся. Это была атака, а он не привык прятаться за бруствером. Подошёл к государю почти вплотную. Сделал два шага. Третий был бы уже лишним, выглядело бы вызывающе. Взгляд, конечно, смягчил. Всё же императорская особа.

— Ваше величество, я сожалею, что нашему трёхволосому министру иностранных дел Гирсу пришлось напрячься, чтобы выслужиться перед Бисмарком, он же и сам немец, так поговаривают…

— Из шведов они, — парировал царь, едва сдерживая улыбку. Ему всегда нравилось, когда его генералы ерепенились, но явно держали себя в руках, чтобы не дать себе взорваться. Штабные этим не славились. То ли дело — полевые.

— Стоит ли это напряжение того, чтобы указать германцам на реальное положение дел? На наше отношение к ним. А как же славянская миссия? Для чего была Плевна? Австрияки — те же немцы, даром что венгров при себе держат. Крамолу говорю, да… Пруссия — поставщик невест к русскому двору, вот о чём жужжат парижане, ваше величество.

Ноздри царя раздвинулись в глубоком вдохе, но лицо осталось каменным. Только грудь немного поднялась.

Императрица Мария Фёдоровна была исключением из правила. До сих пор невестки дома Романовых действительно попадали ко двору из Пруссии. Принцесса Дагмар прибыла в Петербург из Дании, но для тех, кто тщательно следил за тем, «насколько русский наш царь», существенной разницы это не делало.

— Не хотите ли вы, генерал, сказать, что русский царь не болеет душой за свои земли? — произнёс Александр Третий, сурово глядя на Скобелева с высоты своего роста.

— Не хочу, ваше величество. — Генерал тоже расправил грудь. — Генералу не пристало рассуждать о курсе государства. Приказали — веди войска, побеждай. Вернёшься с поражением — будет с тебя спрос. Слабость себе позволил.

— Как в Париже! — резко выпалил Александр Третий, возвращаясь за свой письменный стол. — Вот так отпустишь вас в европы, и каждый норовит мнение своё высказать! Сила не в том, чтобы за тридевять земель вещать, а в том, чтобы сюда прийти, в этот кабинет! Со своими мыслями прийти! Ещё процитирую!

Царь резким движением ухватил со стола следующий лист. Он был явно зол, но если бы хотел разбить своего генерала в пух и прах, то, пожалуй, сделал бы это в ещё более резкой манере и не тратил бы своё драгоценное время на пререкания со Скобелевым. Лист опять оказался в руке, но государь читал вслух уже менее эмоционально:

— «Да, я сказал, что враг — это Германия, я это повторяю. Да, я думаю, что спасение в союзе славян — заметьте, я говорю: славян — с Францией… Для нас — это средство восстановить нашу независимость. Для вас же — это средство занять то положение, которое вами утрачено». — Лист улетел на стол почти в то же место, где лежал. — Это ваше интервью французской газете, генерал. Я вас уполномочивал от своего имени держать такие речи перед публикой и корреспондентами?

Любая пауза сейчас пришлась бы Михаилу Дмитриевичу ох как некстати. В жизни он вёл себя так же, как и в сражении — противник давит, мы ответим моментально. Наступит ночь — хитростью возьмём, в контрнаступление выступим.

Ответ последовал моментально, что свидетельствовало о том, что генерал слов не подбирает, а говорит, что думает:

— Я не просил полномочий только по одной причине, ваше величество. В таком случае я ввязался бы в дворцовые интриги и вынужден был бы примкнуть к какой-то одной из партий, что так часто вьются вокруг вашего величества. К либералам или к государственникам. А моя партия в казармах стоит. Мне все эти хитросплетения не по душе. Да, сказал. Пусть знают, с кем имеют дело. За слова свои — склоняю голову. Русская душа прорвалась.

Император закурил следующую папиросу и устремил взгляд в окно, где под пробившимся сквозь тучи лучом солнца трелью щебетала синица. По его двигающимся желвакам и суженным глазам Скобелев понял: всё, что он только что так чётко и громко произнёс, вызвало раздражение и гнев, но царь с этим чувством боролся. Значит, разговор не окончен.