Венский бал

Вторые соревнования смотреть было неинтересно. Начали листать газеты. Заголовки обещали сражение. Нас, оказывается, целых шесть тысяч. Начальство явно норовило припугнуть смутьянов. Ну, будь нас шесть тысяч, нам хватило бы времени проверить лужайки Бурггартена там, где выходят вентиляционные шахты Оперного театра.

Испытание

Мне никогда не пришло бы в голову переселиться в Вену. Воспоминания отца черными мазками ложились на серые имперские фасады этого города. Учителя, лупившие детей указками по пальцам; полицейские, стрелявшие в рабочих; студенты-мордовороты, изгонявшие из университета евреев; социалисты, которые вечером репетировали на тайных собраниях акции сопротивления, а на следующий день со свастиками на лацканах спешили присягнуть Гитлеру. Современной Вены я не знал. И хотя у меня была кое-какая информация о здешних политических реалиях, но редко когда возникало искушение сделать об этом репортаж. Австрия могла заинтересовать нас лишь в тех случаях, когда Бруно Крайский,[20] осанистый мужчина с многозначительно оттопыренным мизинцем, начинал вмешиваться в международные дела. Я показал его в репортаже о палестинском конфликте, когда он, к ужасу многих англичан, заключил в объятия Арафата. Тогдашний секретарь лондонского бюро Социалистического интернационала был австрийским краснобаем. На одном брифинге я спросил его с подначкой: правда, что австрийское правительство вновь стало якшаться с гангстерами? Он пропел дифирамб серьезным намерениям и высокой культуре Крайского, приведя уйму аргументов, из которых наиболее примечателен такой: ему Крайский дал личное поручение достать шелковое исподнее английского производства. Я, разумеется, не мог воспрепятствовать распространению этого анекдота, и вскоре поток информации о Социалистическом интернационале, поступавший в отдел кинодокументалистики Би-би-си, иссяк.

Всерьез австрийскими делами мы занялись лишь после двух террористических актов: целью одного была штаб-квартира Организации стран – экспортеров нефти, второго – венская синагога. В обоих случаях мы использовали кинокадры, предоставленные австрийским телерадио. И Австрия снова исчезла из поля зрения нашей студии. До той поры, когда президентом избрали Курта Вальдхайма. Я, как мог, отбивался от командировки в Вену. Шеф уступил, только когда я сказал: «Не могу я дать объективную информацию о людях, которые, пожав плечами, выдали убийцам моих деда и бабку».

Сотрудница, поехавшая в Вену вместо меня, хоть и знала не больше десятка немецких слов, привезла в Лондон массу интересного материала. Было там и одно интервью с молодыми людьми, которые в знак протеста против Вальдхайма каждый день собирались вокруг какой-то деревянной лошадки. На мертвенно-сером ландшафте моего образа Вены появились живые краски. Еще больше, чем попытки воспротивиться грубой лакировке австрийского прошлого, меня поразил живописный фон этих кадров. Ярко раскрашенные барочные фасады, старинные кофейни в стиле модерн, уличные музыканты, рыночные палатки, обустроенные с южной торговой изобретательностью, а на переднем плане – бурление большого города, поток разноликих людей в самых пестрых одеждах. В репортаже моей коллеги не было и намека на одиозность, которую я всегда связывал с Веной.

Обдумывая предложение ЕТВ, я не стал советоваться с родителями. Я отлично представлял себе, во что бы это вылилось. Отец не преминул бы пригласить меня для беседы в библиотеку. Библиотека была его рабочим кабинетом. Там он великодушно разрешил бы мне закурить и заверил бы, что в конечном счете решать мне самому и он не хочет вмешиваться в мои дела. Он мог бы говорить о финансовой целесообразности и карьерном росте, используя это как отличный повод, чтобы снова рассказать мне о своих наблюдениях и выводах в отношении австрийского менталитета, но, пожалуй, воздержится. Мать, в которой после падения «железного занавеса» вновь пробудилась любовь к отечеству, возможно, предложила бы совместную поездку в Вену, что позволило бы ей увидеть ситуацию изнутри и, чем черт не шутит, навестить родную Прагу. Так или иначе, мне пришлось бы каждый день ожидать звонка от родителей. А отец как бы между прочим, не желая, конечно, влиять на мое решение, потчевал бы меня все новыми воспоминаниями и размышлениями о безднах австрийской души.